– Вот видите! – подхватил Куропаткин. – Как будут вести себя войска? Отвратительно будут они себя вести, ниже всякой критики будут себя вести, – вот как!.. Алексей Алексеевич, прошу вас выслушать мой совет, – переменил он тон на вкрадчивый и сладкий. – Совещание еще не закончилось. Поднимите этот вопрос снова под предлогом внести в него ясность!
– Поднять вопрос снова? Зачем? – удивился Брусилов. – Чтобы его перерешили?
– Разумеется! Разумеется, именно за этим!
– Нет, Алексей Николаевич, этого я не сделаю, – твердо сказал Брусилов, и Куропаткин потемнел и начал смотреть на него с сожалением.
– Охота же вам рисковать всею своей военной карьерой! – покачал он сокрушительно головой. – Ваше имя сейчас стоит высоко. Вы получили фронт за боевые заслуги в этой войне, и вам бы надо было по-бе-речь свой ореол, а вы сами подвергаете его опасности!.. Раз о вашем фронте сложилось в ставке убеждение, что он не боеспособен – и превосходно! В наступление, значит, не переходить, своим новым постом не рисковать, шеи себе не ломать, – чего же вам больше? Какую пользу, скажите мне, желаете вы извлечь из поражения, которое совершенно неизбежно?
– Пользу мне лично? – оскорбленно вскинул голову Брусилов. – Я ищу и желаю пользы только для России, а совсем не для себя. Поста главнокомандующего я не искал, и он свалился на меня, как полная неожиданность, и если для дела, для пользы службы России, а не моей личной, меня отчислят за негодностью в отставку с назначением ли в Государственный совет, или даже без такой любезности, я нисколько не буду этим оскорблен или огорчен, поверьте!
Последние слова вырвались у Брусилова потому, что он вспомнил Иванова. Куропаткин же, как бы испуганный даже нетактичностью своего собеседника, который незаметно для себя несколько повысил голос, поспешно отошел от него, вздернув плечи.
После завтрака совещание продолжалось еще несколько часов, но вопрос о наступлении уже никем не поднимался больше, – он считался решенным как Алексеевым, так и царем, который зевал теперь совершенно неудержимо.
Совещание закончено было к обеденному часу. Обедали в той же царской столовой. Тут же после обеда главнокомандующие разъехались, едва успев проститься друг с другом и ни одним словом не обменявшись по поводу будущих совместных действий.
Единственное, что подметил Брусилов в лице царя, когда откланивался ему, было довольное выражение, что наконец-то скучнейшее совещание он кое-как высидел и теперь может уснуть.
Брусилов не знал, однако, что был человек, покушавшийся на это вполне законное предприятие монарха величайшей империи в мире. Человек этот был «состоящий при особе царя» Иванов.
Он вдруг обрел дар речи, оставшись около царя, когда разошлись почти все другие. Он имел чрезвычайно взволнованный вид, и голос его дрожал, когда заговорил он:
– Ваше величество, умоляю