– Как вы полагаете, Алевтина Петровна, можно за две с половиной тысячи немудреный домик построить? – обратился к теще Кашнев.
– Ну еще бы нельзя! – так вся и вскинулась седоволосая Алевтина Петровна.
– Может быть, даже и за две можно?
– Теперь так: если самому за всем глядеть, – за матерьялом, за рабочими, а подрядчик в это чтобы не мешался, то и за две люди себе строят!
И теща глядела на зятя такими загоревшимися, ожидающими глазами, что ему даже неловко было охлаждающе сказать ей:
– Это я так вообще спросил: в моей адвокатской практике всякое знание бывает полезно.
В пять часов закрылась контора, в которой работала бухгалтером Софа; чтобы не слишком беспокоить других в квартире, она с приходом надевала на свой костыль резиновый наконечник.
Кашнев представил, что вот и на нее, его свояченицу, без которой он не мог уже представить своей семьи, косвенно может обрушиться несчастье, благодаря заботе о нем неусыпного пристава третьей части, и остро заныла в нем большая жалость к этой изувеченной, но гордой девушке, похожей лицом на его жену, и он почувствовал к ней самую большую нежность, на какую только был способен.
– Я не герой, конечно, – говорил в этот день поздно вечером Кашнев Неониле Лаврентьевне. – И тебе было известно, что я – самый обыкновенный средний человек, акцизный чиновник. Больше никуда не пригодился в жизни. Война ошеломила меня. Я потерял девять десятых прежнего себя за время, когда стал участником войны. И я ведь не обещал тебе никаких золотых гор, ни того, что ты станешь когда-нибудь генеральшей. Власть над многими людьми? Нет! Это меня всегда пугало даже, а не то чтобы привлекало. И даже постройка дома, – если даже допустить, что когда-нибудь мы с тобой доживем до этого, – я скажу тебе наперед, что буду обходить ту улицу, на которой будут рабочие строить нам этот дом. Меня будет пугать уже одно то, что какие-то плотники, каменщики, штукатуры, кровельщики, печники, маляры будут делать это не для себя, а для меня, которого они совсем не знают, который им, как человек, совсем не нужен… А вот приставу этому, Дерябину, и я оказался нужен, как почему-то все люди кругом. И здесь, в нашем городе, ему тесно, – давай ему Петербург, – столицу России! Он самой природой создан для того, чтобы командовать, кричать, наводить порядок, ловить на улицах воров и грабителей, покупать женщин за двадцать рублей… И ему не перечь! Он – судьба сотен людей, а стремится к тому, чтобы стать не кем иным, как судьбою тысяч! Откуда в нем такая закваска? Этого я не пойму… Да и зачем мне ломать голову над этим? Однако вот такими и держится вся наша жизнь!
– А как дело с реалистом Красовицким? – спросила Неонила Лаврентьевна, чтобы отвлечь его от явно тяжелых для него мыслей. – У нас в гимназии говорят, что он произвел нападение на даму в банке, чтобы покрыть карточный долг отца: отец его будто бы проигрался в клубе…
– Неужели