– Катись колбаской, – крикнула вслед, едва сдерживая слёзы.
Роман схватил мотоцикл и, сплюнув, попёр его к дороге. Будто я была терновником, обогнул меня за метр, боясь, что вцеплюсь намертво колючками. Я подобрала с плюшевой кочки, покрытой мхом, чужие письма и, всхлипывая, побрела к стадиону.
Наблюдая со зрительской скамьи за легкоатлетами, бегающими монотонно по кругу, я немного успокоилась. Навязчивой мухой жужжала мысль. Если дочитаю письмо, смогу ли себя уважать? Я развернула клетчатый лист и вгляделась в старый потрёпанный бланк. Выпавший мне в ладонь желтоватый клочок больше напоминал древнюю накладную на пергаментной бумаге. Вгляделась в мелко пропечатанные буквы на иностранном языке, перевернула – на оборотной стороне корявым почерком жирным чёрным карандашом выведены строчки. Удивительно, что их можно разобрать, было понятно, что обрывок бумаги очень старый.
Глаза непроизвольно побежали по тексту. «Липа. Не увидимся ужо. Эту записку отдал женщине с кухни. Не кори её почём свет, ей детей сберечь надо, мужа ейного скинули в шахту. У неё дети. Ходила она туда. Водопад крови замершей, говорит, и децские шапочки по шурфу. Завтра и меня на Красина. Липа, если смогу, хоть одного фрица да утащу в ад. Береги детей, матушку. Прощевайте. Крепко обними всех. Навеки твой Остап».
Боль, словно паяльником, выжгла шрам на сердце. Снаряд страха взорвался внутри и сдетонировал, обдав холодом. И ошметками прошлого. Мне казалось в тот момент, что не узнать историю до конца я не могу. Своеобразная дань памяти.
«Мама никогда не говорила, что случилась с отцом. Да и я даже фотографии его не видела. Пишу и плачу. Вырастил меня немец, чужой человек. Мама вернулась в Россия, поселили её в коммуналка, комната в большом доме. Никого родных не осталось. На фабрике работала. Но не оправилась, дома хуже ей стало. Säufer становилась. И на письма не отвечала. Сошлась там с одноногим инвалидом, у того был дом. Пили водка вместе. Вместе и сгорели. Уцелевшие вещи отдали администрация. В железной коробке среди документы нашла эта записка. Важная записка. Не отдала она, значит. Или не нашла. Я хочу исправить. Это мой долг. Муж мой человек со связями. Запросы делали. Много запросов. Архивы. Узнали, что Липа в Змиевской балке с дочка, могила общая. Сочувствую страшно. Читала. Сколько людей невинных там все находят и находят в земле. Но был сын у той Липы. Он парнишка сбежал на фронт. Из архив нашли его. Жив был. Последний адрес этот. Знаем, что дали ему квартиру ваше государство недавно. Так и нашли. Так и породнились. Жду ответа. Не знаю, есть ли у Михаила Колософ, того парнишка, дети, внуки, очень надеюсь, что письмо получит те руки. Буду ждать гости. Родные мои люди. Простите за маму».
Я неслась на ту улицу, в тот самый дом, не разбирая дороги. Мне было всё равно, что скажут, подумают, увидев надорванный конверт. Дверь открыла девушка в чёрном. Бесцветное лицо, впалые щеки:
– Вы на поминки?
– Нет.