Медный Всадник. Валерий Брюсов

не произносит ни слова, он только думает свои думы, – и вот, словно чудом, возникает

      юный град,

      Полнощных стран краса и диво,

      Из тьмы лесов, из топи блат.

      Пушкин усиливает впечатление чудесного, делая ряд параллелей того, что было и что стало:

      Где прежде финский рыболов,

      Печальный пасынок природы,

      Один у низких берегов

      Бросал в неведомые воды

      Свой ветхий невод, ныне там,

      По оживленным берегам,

      Громады стройные теснятся

      Дворцов и башен; корабли

      Толпой со всех концов земли

      К богатым пристаням стремятся.

      В гранит оделася Нева;

      Мосты повисли над водами;

      Темно-зелеными садами

      Ее покрылись острова.

      В одном черновом наброске этих стихов, после слов о «финском рыболове», есть у Пушкина еще более характерное восклицание:

      …дух Петров

      Сопротивление природы![4]

      С этими словами надо сблизить то место в повести «Арап Петра Великого», где описывается Петербург времен Петра. «Ибрагим, – рассказывает Пушкин, – с любопытством смотрел на новорожденную столицу, которая подымалась из болот по манию самодержавия. Обнаженные плотины, каналы без набережной, деревянные мосты повсюду являли победу человеческой воли над сопротивлением стихий». Очевидно, и в стихах «Медного Всадника» Пушкин первоначально хотел повторить мысль о победе над «сопротивлением стихий» – человеческой, державной воли.

      «Вступление» после картины современного Пушкину Петербурга, прямо названного «творением Петра», заканчивается торжественным призывом к стихиям – примириться со своим поражением и со своим пленом.