Владимир Георгиевич кивнул, не сводя с собеседника внимательного взгляда, и по-собачьи принюхался.
– Грабит не в прямом, а в каком-то метафизическом, метафорическом смыслах; как будто любая его инициатива делает меня чуть более опустошенным, закрывает некие перспективы; чем больше я видел в его глазах увлеченности, тем более казался сам себе порцией устриц в ресторане, которых вот-вот высосут живьем, – Константин Львович нервно хихикнул. Позже он пошел в университет – рассматривать более мелкие проявления жизни, а я стал банковским служащим. У него появились очки с толстыми стеклами, – у меня – небольшие деньги. И даже тогда, угощая пивом этого неофита науки, я чувствовал, что теряю больше, чем просто мелочь из своего бумажника. Он находил красоту жизни даже в сибирской язве. Видели бы Вы, как он про это рассказывал, какие слова говорил: «Я наблюдаю невероятные чудеса, какая динамическая архитектура – простая и эффективная! Костя, ты должен прийти ко мне в лабораторию, я должен тебе кое-что показать, – вирус Эпштейн-Барра, – он прекрасен!» Когда речь заходила о вирусных мутациях, все, что ранее имело для меня ценность, на какое-то время теряло смысл. Деньги, женщины, карьера – лишь представление в кукольном театре. Чем жарче мой друг постигал микромир, тем преснее и бесцветнее становился для меня жизнь. Я стал управляющим банковским отделением, он – научным работником. Я женился и купил квартиру. Он написал диссертацию, что-то в области управляемых мутаций. Казалось, что я смог избавиться от того бесцветного чувства; я альфа-самец, могу приобрести просторную нору и поселить там привлекательную особь женского пола. Я позвонил ему сам и пригласил в ресторан, который он не смог бы оплатить на свое скромное жалованье научного сотрудника. И знаете, что он заявил после получаса автобиографических рассказов и обмена любезностями? «Костя, я уверен, что в вирус можно заложить потенциал для развития сложной разумной жизни и отправить его в космос. Это самая устойчивая и неприхотливая форма жизни. Многие ученые вообще считают, что это переходная форма между живой и неживой материей. Даже если мы одни во вселенной – это можно исправить! Отправившись в разные галактики и попав в приемлемую среду обитания, этот простейший организм начнет мутировать и усложняться. У меня есть небезосновательная теория, что жизнь на земле произошла именно от вируса». Я слушал своего друга, и опять все для меня теряло вкус. Лобстер на тарелке, нелепо раскинув распотрошенные щупальца, казалось, смеялся над фактом моего существования. Все обесценивалось, словно мое окружение без разбора поражал некий вирус, выведенный научными сотрудниками в очках и белых халатах. Мой друг –