Я худая, нервная, вечно мёрзну. Обожаю огонь – печи, костры, но больше всего, конечно, камин. Люблю свободную одежду и просторные длинные юбки. Никогда не расстаюсь с шёлковым шарфом. Бермята, купивший шарф на барахолке, утверждает, что шарф может превращаться в змею, в лестницу, во много чего ещё. Вот только заклинаний, запускающих эту магию, не сохранилось. Вроде бы они должны были быть написаны на язычке, где всякие условия стирки, но стерлись. Так что я ношу этот шарф просто как шарф, хотя порой он и начинает вытворять всякие фокусы.
Очень люблю порядок. Сдвиньте карандаш на моём столе на сантиметр – и я это сразу обнаружу. Почистите зубы моей пастой – и я это тоже определю, потому что завинчиваю крышку пасты ровно на два оборота.
Я ненавижу фотографироваться. Ненависть к фотографированию столь сильна, что меня нельзя сфотографировать даже случайно. Я ухитряюсь ускользать как угорь от всех направленных на меня объективов. И на всех фотографиях всегда получаюсь со спины или со смазанным лицом. Возможно, у меня комплексы по поводу моей внешности, оставшиеся со средних классов школы, когда я носила на зубах безобразные скобки и стояла на физкультуре самой первой. Вначале я, потом мальчик-гигант с говорящей фамилией Орков, который в шестом классе весил сто два килограмма, а потом уже все прочие. И эти прочие кривлялись как обезьяны. Поэтому я не люблю школьников, и вообще детей терпеть не могу. Дети – это беспорядок, ужас и кошмар.
В школе я училась самой обычной, человеческой, потому что мои родители были магоборы. Старались использовать магию как можно реже, считая, что любое её применение исчерпывает жизненные силы мира. «Всякий раз, как ты взглядом задвигаешь шторы, вместо того чтобы встать и сделать это руками, где-то в Атлантике всплывает брюхом кверху одна сельдь, у которой ты отняла жизненную энергию!» Если б ты знал, дорогой дневник, как часто они это повторяли!
С родителями у меня вообще всё сложно. Пока я росла, они никогда громко не ссорились, чтобы не подавать мне дурной пример. Только начинали говорить тихими голосами. Опустят глазки в стол и что-то бубнят каждый по своей программе, совершенно друг друга не слушая, а на столе вдруг начинает кипеть вода в чашках, плавится соль, дымится полировка. И не надо мне, пожалуйста, говорить, дорогой дневник, что в это время в Атлантике сдыхает какой-нибудь китёнок! Про сельдь я и вовсе не говорю! Она небось стаями целыми всплывала!
Мои родители занимались (и занимаются!) темпоральным продакт-плейсментом. Вещь невероятно сложная. Например, клиенту нужно, чтобы Ленин, поднявшись на броневичок во время своей исторической речи у Финского вокзала, похрустел чипсами «Жмотс» или выпил чашечку чая «Хлюптон». Или Бонапарт, проиграв битву при Ватерлоо, воскликнул бы: «Франция потеряна, но у меня осталась ещё бутылочка коньяка “Наполеон”!» Представляете, как сложно уговорить Ленина или Наполеона на такую чушь – притом что материальное перемещение в прошлое возможно лишь на десятые доли секунды и воздействовать на этих товарищей можно только снами?
Но мои родители – хорошие специалисты, дело своё знают и получают кучу магров. Вот только мне они давали всегда сущие капы, а все заработанные магры вкладывали в спасение редких видов магических животных. Причём глава фонда, в который они отдавали магры, потом сбежал с русалкой (проклятые русалки! они повсюду!), а заодно и со всей кассой фонда – и опять у нас дома дымилась полировка, потому что родители выясняли, кто из них виноват больше.
У меня куча всяких фобий и просто бзиков. Я не люблю, когда со мной спорят, не переношу громких звуков и выяснения отношений, ненавижу трусов. У меня обострённое чувство справедливости. Если при мне обижают ребёнка или животное, я выхожу из себя и немедленно спешу на помощь. И это при том, что детей я, повторяю, терпеть не могу.
Ну о чём тебе ещё рассказать, дорогой мой, единственный друг? Чем тебя огорчить? Жить тебе осталось недолго. Банка с кислотой, в которой я тебя растворю, уже готова!
Из уничтоженного дневника Настасьи № …
Глава 1
Шлем-бацинет
Отец семейства разбудил утром члена семейства Ивана Чехова и послал его без штанов в сарай за штанами. По поводу сих штанов между отцом и членом семейства последовало препирательство, закончившееся тем, что член семейства отправился в сарай и начал там искать штанов, а отец семейства последовал за ним и по-таганрогскому начал учинять мордобитие. Оскорблённый таким жестоким обращением, член семейства Иван Чехов, 17 лет, разверз гортань и начал во всю мочь апеллировать. Сбежавшиеся на крик хозяева дома и члены семейства заставили отца семейства устыдиться и отпустить члена. За сим последовало со стороны хозяев дома объяснение и внушение с указанием