«Ты не знаешь, что просишь!» – раскатисто сверху расхохоталась мать моя.
«Но я обещал!» – крикнул я.
«Ты, что ли, Бог, чтобы ты обещал!» – скатилось с небес.
«Бог хочет любви, и мой друг тоже хочет любви!» – слабо возразил я, почти теряя надежду на понимание.
«Только Богу дано хотеть невозможного!» – возразила она тем же тоном, полным презрения.
Тут я смолчал.
Я не знал, что ответить.
Черный огонь бессилия жег меня изнутри.
Я чувствовал, как во мне закипает кровь, лишая последней способности мыслить и противостоять.
«Все равно, он просил, и я обещал! – закричал я наверх из последних сил. – И пускай я не Бог – я ему помогу! И пускай я не Бог – все равно, я его не оставлю! И пускай я не Бог! – бунтовал я и рвался, – пускай я не Бог!..»
Как ни странно, однако, но с каждым моим восклицанием: «пускай я не Бог!» во мне самом с еще большей силой крепла решимость исполнить самое заветное желание моего единственного друга.
Пока мы с ней так препирались, она спустилась с небес и повисла вровень со мной.
Мне сделалось невыносимо жарко.
«Кир! Кир!» – находило и жалило меня солнце, куда бы я ни бежал в поисках спасения.
«Но я обещал!» – кричал я, отчаянно размахивая руками.
– Опомнись ты, дурень! – раненным зверем ревело оно, подражая голосу матери моей.
«Но я обещал!» – продолжал я хрипеть, как в удушье…
Не знаю, как долго продолжалось это безумие, подобное светопреставлению.
И не вспомнить уже, когда все опять возвратилось на круги своя.
Только очнувшись, я вдруг обнаружил Алмаза Галимуллу в луже крови и мать мою со старинным татарским ножом с глубокими зазубринами в глазу…
15.
В чем я не раз с удивлением убеждался, и к чему уже вряд ли привыкну – так это к безраздельной власти слов над беззащитной реальностью.
В самом деле, как мы ее, эту реальность, назовем – такой она, реальность, нами увидится!
Услышав про наводнение, мы готовы представить реку, покинувшую берега, но при слове «потоп» уже видим, как хляби небесные с устрашающим грохотом обрушиваются на бедную землю, и как исчезают под безжалостной водой города, страны и материки, и как гибнет в отчаянии и муках все, что имело дыхание жизни.
И не так, вроде, страшно, когда войну называют вооруженным конфликтом, убийцу – похитителем жизни, а насильника и маньяка – душевнобольным…
Само словосочетание «детская комната» способно кое-кому навеять светлую грусть по канувшей в лету поре, когда можно ползать среди игрушечных лошадок и слоников, машинок и паровозиков и не испытывать никаких забот.
По злой иронии Судьбы маленький ад, в котором я оказался после известных событий, симпатично именовался Детской Комнатой при Районном Отделении Внутренних Дел №13.
Попадали в нее, минуя разъезжающиеся по сторонам бронированные двери и литую стальную решетку вертикального хода, а как возвращались