До третьей звезды. Михаил Лебедев

с площади вон. Могли и убить – сквозь заплывший глаз сержант Бродь видел, с какой ненавистью тянули к нему руки обычные москвичи, чей покой по мере возможности он охранял всю свою службу, и выл он им в последней панике, выл по-звериному: «Простите, люди добрые!» Злые люди на площади простили, но запустили картинку с его мольбой в интернет. А добрые люди из ГСН не простили и после трехдневного внутреннего расследования расстреляли за измену бывшего сержанта Сергея Бродя перед строем сотрудников во внутреннем дворе управления Госнадзора по Калужской области.

      Средоточие чекистской тьмы лениво выбрасывало языки пламени из нескольких окон третьего этажа – чистый Мордор. Феликс Дзержинский безучастно возвышался над кострами и палатками москвичей и гостей столицы с разрисованного цветными непотребностями постамента, облитый с ног до головы разбитыми куриными яйцами. На камеру несколько десятков протестующих скандировали: «За-ре-ченск! За-ре-ченск!» Под баррикадой три девушки разливали по бутылкам коктейль Молотова, улыбались, показывали оператору знак «виктори». У палатки с флагом Красного Креста ждали перевязки ветераны локальных конфликтов сегодняшнего дня.

      Камера крупно выхватила немолодого уже мужчину с седоватой бородой и портупеей на поясе.

      – Позволить?

      – Валяй.

      – Можетье, кто вы сказать?

      – Илья Прегер, командир третьего отряда обороны Лубянки.

      – Трофей? – камера берет в объектив пистолет.

      – Свой. Газовый, к сожалению.

      – Здесь новый ноябрьский революций?

      – Понимаешь. Пожалуй, да, революция. Если бы только Москва выступила, то, как обычно, проиграла бы. А посмотри, что в Зареченске творится, на Урале начинается… Так что революция, точно.

      – Что вы ждать от завтрашний день?

      – Не знаю. как про завтрашний, а все мы тут ждём Рымникова. Как приедет, сразу всё закончится. Как у него там, в Зареченске.

      Стример не успел перевести на английский последнюю фразу. Раздался взрыв, камера упала на землю и транслировала бегущие вверх по хлюпающему грязному снегу ноги. Повернуть её никто не спешил.

      – Штурм, – сказала Нина. – Пойду покурю.

      – Кури здесь, – Геша достал с полки изящную пепельницу тонкого фарфора. Кажется, настоящего китайского. Помолчал.

      – Мы же с тобой зареченские, старая.

      – Даже не думай, – жестко бросила Лечинская. – Комендантский час.

      – Да тут полчаса дворами.

      – Геша, не надо. Ты не герой, Геша.

      Новоявленный галерист усмехнулся, погладил Нину по руке.

      – Да, я не герой, я гей. Но я зареченский гей, с меня сейчас другой спрос. Мне стыдно не пойти. Я, художник Георгий Смушкевич, не могу не пойти.

      Монитор квакнул, открыл окно видеосвязи: Юрий, партнер Геши по бизнесу и личной жизни.

      – Привет, Нина.

      – Здравствуй, Юра.

      – Отпустишь его?

      – Нет.

      – Эй,