Баритон отца Михаила, сдобренный южнорусскими оборотцами да прибаутками, ещё долго звучал в трубке. Григорий слушал и невольно думал о своём: «Отец Михаил… Сколько ж не виделись, лет десять, поди. Настоящий русский батя, борода в капусте, а мысли прямиком до Бога летят. И возвращаются крылатые, как ангелы…»
…1993 год, 5 октября, поздний вечер. Двор Белого дома ощетинился со всех сторон колючками баррикад. Из Останкино на грузовых машинах подвозят первые партии раненых. Отец Михаил в белом переднике, забрызганном кровью, принимает «санитарное пополнение» с борта на импровизированные носилки. В интервале между прибытием машин обходит и кадит баррикады. Наступает ночь. Тревожная ночь перед главными событиями грядущего дня. То, что случится нечто ужасное, понимают практически все. Никто не уходит. Идёт молчаливая сосредоточенная работа. Достраивают заграждения, разливают по бутылкам боевой (но, как оказалось, совершенно бесполезный) «коктейль Молотова», назначенные командиры взводов делают последние инструктажи перед…
Отец Михаил непрерывно исповедует и причащает. Ограничений никаких нет. Ел ты, не ел, читал правила ко причащению, не читал – едино. «Кто тогда остался, не дрогнул, не подался прочь – уже герой и чистая жертвенная душа, – поминал потом октябрьские события отец Михаил. – Кого, как не таких героев, и причащать-то? Ведь все они, небо молю в свидетели (!), на моих глазах – почти все полегли наутро. Везучих грешников, как ваш покорный слуга поп Мишка, маловато оказалось…»
– Батя – он человек стойкий, – рассказывал сослуживцам Григорий, – а спроси про те денёчки – сверкнёт глазами и заговорит поначалу вроде бодрячком, но на втором слове замолчит, закроет лицо ладонями и плачет. И сквозь слёзы сказывает, как ранним утром пятого октября ходил он в рваном подряснике по мёртвым развороченным баррикадам, кадил на кровь ещё не смытую и товарищей поминал…
– Так что ж, родненький, порадуешь старика, приедешь?
– Отче, обещать не буду, но с ребятами поговорю. Может, и стронемся.
– Молю Бога, Гришенька, молю Бога!
Отец Михаил простился и положил трубку.
В тот же день Григорий собрал артель. Так, мол, и так. Денег у бати, известное дело, нет, а если и завелась копеечка, то, «что орёл, что решка» – вся наша. Отец Михаил как образ Божий – последнее отдаст! Решайте, дело добровольное.
– О чём тут, с-собственно, д-думать? – чуть запинаясь, произнёс Родион, правая рука Григория. – Коли Гриша зовёт, п-понятное дело, надо ехать всем ч-числом.
На том и порешили. Два дня положили на сборы. Вечером третьего прибыли на Павелецкий вокзал. Погрузили в вагон артельное хозяйство – пустыми руками фреску не напишешь. А чтоб проводница не серчала, мол, завалили коробками все проходы (!), ей и шоколадку поднесли, и доброе слово сказали. Распихали вещи, расселись по полкам, как птицы по проводам, да покатили, попивая чаёк в подстаканничках, «с милого