Мой коллега и друг Владимир Львович Бобров из Москвы, Россия, не пожалел своего времени и помог в написании этой книги. Отдаю должное вкладу, который он внёс в эту книгу, как и во все мои и наши совместные исследования в области истории сталинского периода.
Моя глубочайшая благодарность каждому из вас.
Посвящаю свою книгу своему другу Биллу Саксу.
Билл с большой тщательностью вычитал эту и несколько других моих книг и внёс предложения, которые неизмеримо улучшили мою работу. Никто другой не смог меня больше приободрить, поддержать и помочь.
Спасибо тебе, Билл!
ПРЕДИСЛОВИЕ
Многие читатели, возможно, с удивлением спросят: «Зачем понадобилась ещё одна книга о Катынском расстреле?». И кроме того: зачем называть произошедшее «тайной»? Ведь тайна, как можно подумать, – если таковая прежде существовала – раскрыта давным-давно, в начале 1990-х годов, когда советское, а затем российское правительства признали вину и предъявили «неопровержимые факты» из «Закрытого пакета № 1», т.е. документальные доказательства виновности СССР в этом злодеянии.
Примерно так я раньше и думал. Прочитав в «Нью-Йорк таймс», что президент СССР Горбачёв признал вину сталинского правительства за Катынь, я не нашёл повода для сомнений. Сообщение в той же газете пару лет спустя, что президент России Ельцин передал документы с «неопровержимыми доказательствами» президенту Польши Леху Валенсе, подтверждало моё уже сложившееся мнение.
Мне было всё равно. Катынский расстрел казался далёким и давним. Между тем, число массовых убийств, совершенных Германией и Японией, масштаб смертности в годы Второй мировой войне были настолько велики, что жертвы Катынского расстрела вряд ли добавляли к ним что-то существенное. Я не испытывал внутреннего расположения к судьбам польских военнопленных, которые, как утверждают, погибли в местах, которые в целом стали известны как «Катынский лес» или «Катынь». Почему нужно сочувствовать им, а не десяткам миллионов других жертв той войны? Просто невозможно искренно сочувствовать всем давно ушедшим из жизни.
Но с середины 1990-х годов вдруг начали появляться исследования, где утверждалось, что подобные представления ошибочны. Что «Катынь» – антисоветская, антироссийская и антикоммунистическая провокация. Я тогда не пришёл к какому-то мнению, но сегодня, оглядываясь назад, припоминаю своё безразличие к тому, удалось ли мне вынести какое-то устойчивое убеждение или нет.
Однако интрига была налицо. Теперь «Катынь» – термин, который в дальнейшем будет использован без кавычек как сокращённое обозначение «Катынского расстрела», – обрела ореол таинственности. А я люблю неразгаданные тайны! Особенно исторические.
В притягательности темы Катыни заключалось нечто большее, чем просто интерес к жгучей тайне. Со студенческих лет, когда мне довелось участвовать в движении против американской войны во Вьетнаме, я увлёкся марксизмом. Борьба вьетнамцев за независимость вызывала сочувствие. Становилось всё яснее, что антикоммунизм не выдумка – правительство Соединённых Штатов действительно исповедует антикоммунизм, – и что антикоммунизм служит прикрытием для империализма и банальной капиталистической эксплуатации. Франция, потом Япония, а затем Соединённые Штаты жаждали господствовать во Вьетнаме. В случае Франции и Соединённых Штатов антикоммунизм служил оправданием войны ради сохранения империи. Во Вьетнаме и во всём мире именно коммунисты стали главной силой, организовавшей противодействие империалистической войне со стороны Соединённых Штатов.
На многолюдной антивоенной демонстрации в Манхэттене в 1967 году пожилой человек – наблюдатель, а не участник – дружелюбно порекомендовал мне воздержаться от поддержки Национального фронта освобождения Южного Вьетнама (Вьетконга). «Почему? – поинтересовался я. Потому что Вьетконг возглавляет Коммунистическая партия Вьетнама во главе с Хо Ши Мином. Хо – ученик Иосифа Сталина. А Сталин, по его словам, уничтожил 40 миллионов человек.
Я не принял сказанное «просто на веру». Но сомнения у меня тоже не зародились. Я решил, что серьёзно займусь этим вопросом, как только появится время, когда встану на ноги в своей преподавательской деятельности, и моя докторская диссертация будет близка к завершению.
Беспокоится об обладании необходимым инструментарием для решения подобных проблем мне не приходилось. Я неплохо читал по-русски; и это был как раз один из тех языков, требуемых для получения в Принстонском университете учёной степени по сравнительному литературоведению (средневековый английский, немецкий и русский языки). Ещё мне было известно, что для полноценного исторического исследования необходимо сначала выявить, отыскать, получить, изучить первоисточники и затем, опираясь на них, построить логические выводы. Последнее я почерпнул от своего наставника и учителя Д.У.Робертсона-младшего. В начале 1960-х годов его настойчивость в проведении исследований, строго опирающихся на первоисточники, до