Следующим шагом он наведался в агентство по прокату машин и арендовал динокар, назвавшись при этом Широм Агаваном и дав адрес отеля, где поселился в первый день. С помощью автомобиля ему удалось развесить еще полтысячи листовок в ближайших городах и деревнях.
Работать здесь было куда сложнее, чем в Радине или Пертане. Если в городе с населением в четверть миллиона никто не обращал друг на друга внимания, то в деревушках, где не набралось бы и тысячи жителей, любой приезжий оказывался как на ладони.
Чаще всего удавалось прилепить листовку лишь потому, что жители как один пялились на незнакомую машину. Пару раз кто-то даже записал его номер – просто так, на всякий случай. При аренде автомобиля Моури нарочно использовал ненужное больше имя: очень скоро полицейские свяжут появление провокационных листовок со странным молчаливым типом на динокаре под номером XC-17978.
К концу четвертой недели на Джеймике Моури избавился от последней листовки, завершив тем самым первую фазу. И, оценив результаты, невольно упал духом.
В газетах и на официальных радиостанциях до сих пор царила полная тишина. Об убийстве майора Салланы – ни полслова. Пока все свидетельствовало о том, что правительство знать не знает ни о какой «осе» и плевать хотело на вымышленную оппозицию.
Моури не видел никаких результатов своей диверсионной деятельности, а значит, и отчитываться было нечем. Вообще вся эта бумажная война казалась ему донельзя глупой, что бы там ни утверждал Вулф.
Пока что он, Моури, махал кулаками вслепую, противник и не думал защищаться. Хотя бы один болезненный стон с его стороны, яростный вопль или радостный крик поддержки…
Вот она – цена работы в одиночку.
Не от кого получить поддержку. Не с кем обсудить возможный ход оппонента, разделить опасность, порадоваться успехам и просто обменяться дружеским словом. Он предоставлен самому себе, можно полагаться лишь на собственные силы и зримые доказательства своего успеха – а таковых, увы, не было.
Моури невольно пришел в такое отчаяние, что два дня не покидал квартиру, только слонялся по комнатам и хандрил. На третий день пессимизм сменился чувством тревоги. Бороться с ней Моури не стал – в разведшколе его научили прислушиваться к своей интуиции.
«Когда на вас ведется охота, все чувства, все инстинкты обостряются. Поэтому самых матерых преступников так трудно поймать. Они в прямом смысле слова чуют опасность. Многие бандиты удирают из-под облавы в самый последний момент, словно их предупредили. На самом деле их просто гонит инстинкт. Делайте то же самое. Доверяйте себе. Как только почуете, что вам сели на хвост, – не думайте, не проверяйте – улепетывайте со всех ног!»
Моури тогда подумал еще, не было ли это чувство чем-то сродни телепатии? Ведь полицейской облаве обычно предшествует долгая слежка. А гончая, которая залегла возле норы, невольно испускает особые флюиды, которые подсознательно улавливает ее добыча.
Так что Моури собрал