Когда Марта вышла, Холмс обернулся ко мне:
– Дорогой Ватсон, я вижу, вы хотите высказать свое мнение.
– Холмс! – воскликнул я. – Вам не кажется, что эти люди попросту пристрастны? Поверьте мне, как профессионалу: человек, бывает, кончает счеты с жизнью по таким поводам, которые со стороны кажутся совершенно нелепыми. Я действую вашим методом. Есть факты, которые невозможно отрицать. Первое: рана в виске, второе – револьвер, выпавший из руки мертвеца. Предсмертная записка. Наконец, комната, запертая изнутри. И газ. Скажите, зачем убийце, если на миг допустить, что это было убийство, зачем ему открывать газовый рожок? Между тем, если старый Уиплоу решил покончить с собой, все это естественно: он ведь мог опасаться, что рана окажется не смертельной, и тогда газ довершил бы начатое.
На протяжении моей речи Холмс утвердительно кивал, показывая, что он полностью согласен с моими рассуждениями.
– Вы правы, Ватсон, – сказал Холмс. – Я и сам знавал случаи, когда самоубийство выглядело нелепым, помните Крестона, преуспевающего адвоката, который пустил себе пулю в лоб в разгар блестящей карьеры? И лишь спустя год выяснилось, что причиной была любовная история… Вы правы. Но скажите мне, Ватсон, если Уиплоу решил покончить жизнь самоубийством, для чего ему было стреляться – ограничился бы тем, что пустил в комнату газ… При заклеенных окнах и запертой двери это была верная смерть.
– А если бы кто-то из домочадцев, почувствовав запах, помешал задуманному?
– Ночью? – с сомнением сказал Холмс. – Впрочем, дорогой Ватсон, я не буду с вами спорить, ибо, вероятнее всего, вы правы. Думаю, что беседа с инспектором и с компаньоном Уиплоу поставит на место недостающие звенья. Похоже, – добавил Холмс и покачал головой, – что мы зря поддались уговорам Патрика Говарда. Сразу же после разговора с мистером Баренбоймом отправимся на вокзал. Дорогой мистер Говард, вы, надеюсь, позаботитесь о билетах?
Я обернулся. Говард, видимо, вошел в столовую при последних словах Холмса и, услышав его просьбу, ответил:
– Да, конечно, если вы полагаете…
Сделав несколько шагов к столу, он поднял руки и воскликнул:
– Но, что бы вы ни говорили, мистер Холмс, я не могу поверить! Он так любил жизнь!
Фраза показалась мне произнесенной с излишней театральностью.
– Дорогой мистер Говард, – мягко сказал я, – в жизни вашего отчима наверняка были события, о которых вы ничего не знали.
– Я?! – вскричал Говард, но пыл его неожиданно угас, и он сказал так тихо, что мы с Холмсом едва расслышали: – Впрочем, может быть, может быть…
Ужин прошел в тягостном молчании. Похоже, что Говард был разочарован, но разве можно требовать от сыщика, тем более такого, как Холмс, чтобы он делал выводы вопреки очевидным фактам?
Ночью