Опустив товарку в могилу, бабы нашептывали заклинания, муж, обернув тело широким покровом, проворчал что-то сквозь зубы, ничто, похожее на слезу, не омрачило его черных глаз. Младшее дитя, увидев, что мать опускают в могилу, протянуло к трупу ручонки, пошатнулось и упало на бездыханную грудь. Апраш вытащил его из ямы, высек, и скоро земля закрыла бренные останки несчастной женщины.
Теперь, казалось, Азе предстояла честь сделаться супругой атамана. Через несколько месяцев после смерти жены, действительно, Апраш объявил ей свое желание, но в ответ услышал колкие насмешки.
– Что с тобой? – вскричала Аза. – Рехнулся, кажется, на старости лет! Да ты мне в дедушки годишься. Ты стар – я молода, у меня нет вовсе охоты быть матерью цыган, а пуще всего твоей рабой.
– Видишь, – отвечал мрачно Апраш, – что в нашей шайке нет для меня жены, кроме тебя.
– Возьми какую-нибудь старуху: она за детьми присмотрит и тебе угодит.
– Аза, ты знаешь, что я не терплю насмешек.
– Я насмехаюсь, – отвечала она, – потому, что ты заслужил того! Вырви горсть волос, посчитай седые, их будет больше, чем я прожила на свете.
Несколько раз Апраш повторял свое предложение, но упрямая цыганка, ободряемая всеми старухами, осыпала его градом насмешек и упорно защищала свою свободу.
Апраш сердился, горячился, грозился, но победить не мог. Заметив, что Аза ведет табор туда, куда тянет ее воспоминание о бариче и Тумре, он воспротивился, но пересилить ее прихоти не мог.
По мере того как табор приближался к селению, Аза становилась задумчивее, важнее, одевалась тщательнее, старалась казаться красивее и на угрозы Апраша отвечала смехом.
Наконец цыгане приблизились к Ставискам, Аза хотела разбить шатер на знакомом месте, но атаман заупрямился и расположился, как мы знаем, во рву, окружавшем лес.
Азе вздумалось тотчас же бежать в селение, Апраш поднял топор и обещал разрубить ей голову при первой попытке бежать. Все старухи под предводительством Яги вооружились против Апраша: поднялся крик, вышла страшная суматоха, даже дети приняли сторону Азы, кузнец, уступая общему озлоблению, бросил топор, а Аза, измерив его презрительным взглядом, закричала:
– Теперь я не пойду, потому что не хочу, пойду, когда мне вздумается. Слушай, Апраш, я не боюсь ни твоих угроз, ни топора! С этих пор ты мне не начальник: мы друг другу чужие. Ступай куда хочешь: мои пойдут за мною.
Цыган стиснул зубы, засверкал черными глазами, замолчал и молча уступил поле битвы.
Только одна Аза знала, что происходило в сердце предводителя. Целый вечер просидел он у очага, не двигаясь с места, ни во что не вмешиваясь, не