её с удовольствием, по большей части были болтливы: им нужна была аудитория, чтобы пожаловаться на похождения мужей, аудитория для их бесконечных историй о покойниках («… и пришлось ему стекляшки втыкать прямо в вены…» и т. д.), об отвратительных болезнях, ставших причиной смерти их близких. Добрая половина женщин в списке – и Дороти это знала – в душе была настроена атеистически, особенно не размышляя на этот счёт. Весь день она сталкивалась со столь характерным для людей безграмотных безразличным, тупым неверием, против которого все доводы бессильны. Исполняя каждодневно все свои обязанности, она никак не могла поднять число регулярных прихожан до дюжины или около того. Женщины обычно давали обещания, месяц или два эти обещания выполняли, а потом уходили. Особенно безнадёжно обстояло дело с молодыми женщинами. Они не вступали даже в местные отделения церковных лиг, организованные специально для них (Дороти была ответственным секретарём трех из таких лиг, да еще старостой в «Наставнике девиц».) В «Группе надежды» и «Брачном союзе» практически не было постоянных членов, а «Союз матерей» держался только за счёт швейных вечеринок, привлекавших сплетнями и неограниченным количеством крепкого чая. Да, это был безнадёжный труд, настолько безнадёжный, что временами все усилия могли бы показаться тщетными, могли бы… если б не было известно, кому служит тщета, – это изощреннейшее оружие в руках дьявола. Дороти постучалась в перекошенную дверь Пайтеров, из-под которой сочился грустный запах вареной капусты и помоев. Благодаря многолетнему опыту Дороти не только знала, но и могла предсказать заранее неповторимый запах каждого дома в округе. Были здесь и в высшей степени исключительные запахи. Например, тот соленый, звериный запах, что обитал в доме старого мистера Томса, бывшего книжного торговца, который целый день пролеживал в кровати, в своей затемнённой комнате. Только длинный, запылившийся нос, да очки с толстыми линзами торчали из-под некоего мехового покрывала огромного размера и богатейших расцветок. Но стоило положить вам руку на меховое покрывало, как оно распадалось, мгновенно разлеталось на многие кусочки и разбегалось в разные стороны. Состояло оно исключительно из кошек… точнее, из двадцати четырёх кошек. Мистер Томс, как он обычно это объяснял, обнаружил, что «они не дают ему замерзнуть». Почти в каждом доме был общий, характерный запах – старых пальто и помоев, но на него накладывались ещё и другие, индивидуальные запахи, как то: запах сточных вод, запах капусты, детские запахи, сильный, похожий на вонючий бекон, затхлый запах пропитанных потом рабочих штанов.
Миссис Пайтер открыла дверь, неизбежно застревающую из-за перекоса дверной коробки, а потом, когда удается все-таки её развернуть, сотрясающую весь дом. Это была большая сутулая серая женщина, с редкими седыми волосами, в висящем мешком фартуке и шаркающих матерчатых шлепанцах.
– Никак это мисс Дороти, – проговорила она монотонным, безжизненным голосом, который, однако,
