«Только все это – ничто по сравнению с будущим, которое нас ждет, – думал Эндри. – Это ерунда по сравнению с тем, на что способен Таристан».
Эндри сжал зубы.
– Я не понимаю, – только и смог выговорить он, врезаясь в стену непоколебимости, которой окружила себя королева.
Перелезть через эту стену было невозможно.
– Вам и не нужно понимать, Эндри, – произнесла Эрида и постучала в дверь, ведущую в королевские покои. Та распахнулась; рыцари Львиной гвардии ожидали королеву в коридоре, стоя в несколько рядов и напряженно вытянувшись. – Вам нужно лишь выполнять приказ.
Спорить с королевой Галланда было невозможно.
Эндри низко поклонился, проглотив все возражения, что приходили ему в голову.
– Хорошо, Ваше Величество, – произнес он.
Рыцари окружили королеву, вставая в строй, но она медлила.
– Спасибо, что вернулись домой, – произнесла она, последний раз взглянув на оруженосца. В ее взгляде читалась радость, смешанная с горечью. – По крайней мере, вашей матери не придется хоронить еще одного рыцаря.
Я не рыцарь. И никогда им не стану.
У него заныло сердце.
– Невеликое утешение.
– Да хранят нас боги от того, что за этим последует, – прошептала Эрида, отворачиваясь.
Дверь захлопнулась, и Эндри едва ли не бегом бросился прочь из тронного зала. Ему не терпелось сорвать с себя одежду и смыть с кожи события прошедших недель. Ноги несли его по знакомым коридорам Нового Дворца, подгоняемые гневом, который ненадолго взял верх над скорбью в его душе.
Боги упустили свой шанс.
Во сне леди Валери Трелланд не выглядела больной. Она лежала в удобной позе, укрытая одеялом, с шелковым чепцом на голове. На ее лице не осталось забот, а морщинки в уголках глаз и рта разгладились без следа – и она словно бы помолодела на несколько десятилетий.
Леди Валери оставалась красавицей, несмотря на вгрызавшуюся в ее тело болезнь. Ее кожа была темнее, чем у Эндри, – цвета отполированного черного дерева, – но в остальном он очень напоминал мать. Он унаследовал ее высокие скулы, пухлые губы и густые черные кудри. Эндри было странно глядеть в зеркало и видеть в своем лице мать. Но еще удивительнее было осознавать, какой красотой она блистала, прежде чем к свече, ярко горевшей у нее внутри, протянулись сырые, стылые пальцы болезни.
Валери издала чуть слышный хрип, и Эндри поморщился, собственным горлом ощущая шершавую, царапающую боль.
«Спи, мама», – беззвучно взмолился он, следя за тем, как поднимается и опускается ее грудь. Он считал секунды, готовясь к тому, что Валери вот-вот зайдется кашлем, но этого так и не произошло.
В камине горели аккуратно сложенные друг на друга поленья, разливая по комнате жар и духоту. Эндри, переодевшийся в чистую одежду, обливался потом, но не двигался с места, замерев у стены, между гобеленом и узким окном.
Несмотря