Крапивнин замолчал. Молчал и Олег. Слова были не нужны, лишние.
* * *
Крупа просыпалась. Люба смела ее с полки ребром ладони в пригоршню другой и высыпала обратно в пакет.
Хлопнула дверь. Она обернулась.
– День добрый.
Она не ответила, только голову наклонила. Это не было неуважением. Люба к участковому относилась хорошо – по ее меркам и по сравнению с тем, как относилась к большинству жителей Покровского, не говоря уж о людях проезжих.
Егоров к такому обхождению относился спокойно. Он подошел к прилавку.
– Я не покупать. Я спросить. Ты Славку Колычева сегодня видела?
По виду участкового Люба поняла, что на сей раз отделаться кивком не удастся. И все же попыталась.
– Так видела? – с нажимом повторил Егоров.
– Заходил.
– Когда? Зачем?
– Утром. За конфетами.
– Куда потом направился, не заметила?
– Нет.
– А сам он не говорил?
– Славка?
Егоров нахмурился: да уж, нашел что спросить.
– Ладно, – нашел что сказать он. – Никуда не денется.
Участковый вышел из магазина.
Люба тоже подошла к приоткрытой двери.
На крыльце участковый столкнулся с Тютелькой и задал ему тот же вопрос – о Славке.
– А что случилось? – с ноткой наигранного подобострастия заинтересовался Тютелин.
– Да кое-что, – произнес Егоров тоном, в котором было его нескрываемое отношение к Тютельке – и недоверие, и брезгливость.
– Так, наверное, у озерца он, у Мизинца. За птицефермой. Я его там давеча видел. Сидит, смотрит и лыбится.
Участковому стоило бы сказать «спасибо», но это, пусть в самом малом, означало быть обязанным Тютельке.
– А ты чего здесь? За водкой? Все не угомонишься?
– Какая водка? Мне ж Пятнатая не отпускает, будто не знаете, своевольничает. Я сигаретами разжиться.
Егоров сдвинул брови:
– Чтобы я этого не слышал! Она – Люба, а лучше – Любовь Макаровна! Понял меня?
Участковый спустился с крыльца и пошел по дороге, по ее краю, где не так пыльно.
Люба потянула дверь на себя. Что Егоров одернул Тютельку, ее не удивило и не порадовало, на то и участковый. Только зря он так горячо, ей уже давно все равно. Пятнатая… Такая и есть, такой и останется.
Между дверью и косяком возник исцарапанный ботинок Тютельки.
– Ты чего это, а?
Люба потянула сильнее. Процедила сквозь зубы:
– Перерыв.
Тютелька не уступал:
– Продай сигареты, слышь!
Люба потянула сильнее, а потом, забывшись, еще сильнее.
– А мне не больно, – заржал Тютелин.
Тогда она замахнулась. Тютелька отпрянул. Дверь захлопнулась.
– Ах, ты… Пятнатая!
Тютелин продолжал разоряться, но Люба не стала прислушиваться, ничего нового