– Т-ты… кхто?..
– Коля я, сосед ваш верхний, – сообщил паренек. – Шум был, а мы с Любашей не спали, вот я на улицу и выскочил… Гляжу, вы в подворотне, без чувств и весь в крови! Ну, крикнул Любаше, чтобы звонила в милицию и в «Скорую»… Да вы не волнуйтесь, щас приедем! В седьмую вас везут, тут близко!
– А т-ты… т-ты что т-тут?.. – снова прохрипел Ким.
– А я с вами до больницы. Провожаю! Любаша сказала: сосед, одинокий, бросить нельзя. Может, позвонить кому? Родителям? Подруге?
«Люди, однако! А я к ним с топором хотел!» – подумал Ким с запоздалым раскаянием и, натужно шевеля разбитыми губами, вымолвил:
– Н-нет… н-нет у меня ни родителей, ни подруги. Т-ты, Н-николай, вот что… т-ты заберись ко мне, окошко затвори и выруби компьютер… Н-не ровен час, сгорит!
– Сделаю, не беспокойтесь. А ключ-то где?
– В окно влезешь, а к-хлючи… к-хлючи в дверях торчат. Выйдешь, закроешь – сунь п-под электрощиток… т-там щелка внизу… н-небольшая…
– Ну, потерпевший, все сказал? – хмуро поинтересовался врач. – Теперь докладывай, где болит. Плечо?
– П-плечо, – подтвердил Кононов. – Ребра. Еще г-голова…
– Сейчас я тебе обезболивающего прысну. Вместе, значит, с успокоительным…
В руку ощутимо кольнуло, и лица, парившие над Кимом, расплылись парой белесых тучек. Тучки висели над зеленым островом, дремавшим в сапфировых водах, и у западной его оконечности, под гранитными скалами, открывался грот с песчаным полом, а в глубине его что-то переливалось и посверкивало. Врата! Огромные врата из бронзы или золота, украшенные изображениями луны и звезд! Мерцающие створки с тихим шелестом раскрылись, явив широкую мраморную лестницу, уходившую вниз. По лестнице двигалась пышная процессия: юные девушки в ярких одеждах, мужчины в сиреневых и лиловых плащах, несущие светильники, танцовщицы, пажи, виночерпии, воины в доспехах из черепашьих панцирей, тигры и черные пантеры и другие звери, коих вели не на цепях, а на шелковых лентах. Впереди, возглавляя шествие, танцующей походкой двигалась Она. Ее плащ, и туника, и корона рыжих волос, и сверкающие искорки самоцветов казались воздушным золотистым заревом, на фоне которого выступало прекрасное лицо – с кошачьими зелеными зрачками, с алой раной рта, с ровными дугами бровей над высоким чистым лбом. Она была так хороша, так прекрасна, что у Кима перехватило дыхание. «Дайома…» – прошептал он в забытьи и окончательно отключился.
Во второй раз он пришел в себя уже в палате, на узкой и жестковатой постели. Рядом сидел врач, но не тот хмурый из «Скорой помощи», а годами постарше, круглолицый, чисто выбритый и улыбчивый. Светило солнце, щебетали птицы, больничные запахи мешались с ароматом зелени, а где-то неподалеку звенела посуда и слышался женский голос, скликавший пациентов к завтраку. Ким обнаружил, что лежит на спине, что левое его плечо до самой шеи загипсовано, а торс и голова – в тугих повязках. Болело вроде бы все – скула под глазом, руки, ребра, ноги, – но не слишком сильно. Ким поморгал