Было такое впечатление, что передо мной сидел совершенно незнакомый мне человек. Спокойная, замкнутая женщина исчезла. На ее месте было загнанное, задыхающееся существо. Впервые я оценил ее красоту.
Она была шатенка с бледным лицом и очень глубоко посаженными серыми глазами. Сейчас она раскраснелась, грудь ее вздымалась. Казалось, статуя внезапно стала живой женщиной. Я даже заморгал от этого превращения, как от яркого света.
– Я решила, что мне лучше к вам зайти, – сказала она. – Вы... вы сейчас видели?
Я кивнул. Она сказала тихо и спокойно:
– Мы любим друг друга...
Даже сейчас, в минуту растерянности и отчаяния, она не смогла сдержать легкую улыбку. Улыбку женщины, которая видит нечто чудесное, преисполненное красоты.
Я молча ждал, и она поспешила спросить:
– Должно быть, вам это кажется страшным грехом?
– Как вы думаете, миссис Протеро, разве может быть иначе?
– Нет-нет, я другого и не ждала.
Я продолжал, стараясь говорить как можно мягче:
– Вы замужняя женщина...
Она прервала меня:
– О! Я знаю, знаю. Неужели вы думаете, что я не говорила себе это сотни раз! Я же совсем не безнравственная женщина, нет. И у нас все не так – не так, как вы могли бы подумать.
– Рад это слышать, – строго сказал я.
Она спросила с некоторой опаской:
– Вы собираетесь сказать моему мужу?
Я довольно сухо ответил:
– Почему-то принято считать, что служитель церкви не способен вести себя как джентльмен. Это не соответствует истине.
Она поблагодарила меня взглядом.
– Я так несчастна. О, я бесконечно несчастна! Я так больше жить не могу. Просто не могу! И я не знаю, что мне делать. – Голос ее зазвенел, словно она боролась с истерикой. – Вы себе не представляете, как я живу. С Люциусом я была несчастна с самого начала. Ни одна женщина не может быть счастливой с таким человеком. Я хочу, чтобы он умер... Это ужасно, но я желаю ему смерти... Я в полном отчаянии... Говорю вам, я готова на все...
Она вздрогнула и посмотрела в сторону двери.
– Что это? Мне показалось или там кто-то есть? Наверно, это Лоуренс.
Я прошел к двери, которую, как оказалось, позабыл затворить. Вышел, выглянул в сад, но там никого не было. Но я был почти уверен, что тоже слышал чьи-то шаги. Хотя, может быть, она мне это внушила.
Когда я вошел в кабинет, она сидела, наклонившись вперед и уронив голову на руки. Это было воплощение отчаяния и безнадежности. Она еще раз повторила:
– Я не знаю, что мне делать. Что делать?
Я подошел и сел рядом. Я говорил то, что мне подсказывал долг, и пытался произносить эти слова убедительно, но все время чувствовал, что моя совесть нечиста: я же сам этим утром объявил своим домашним, что мир станет лучше без полковника Протеро.
Но я больше всего настаивал на том, чтобы она не принимала поспешных