При этом, как и было договорено с родителями, всю осень, зиму и весну я исправно и даже охотно ездил по вечерам на занятия математических кружков при Второй школе. Вели их студенты, и это было совсем не похоже на тоскливое мычание Анны Федоровны. Да и направлялся я туда не один, а с одноклассницей Ленкой Захарьиной, которая, судя по всему, мне тогда весьма нравилась.
В общем, мы с Ленкой решили переходить во Вторую школу.
Феликс
Кмоменту перехода во Вторую школу как с классической литературой в целом, так и со школьными уроками литературы в частности для меня все было предельно ясно – это не имело ко мне ровно никакого отношения.
Удобно расположившись на последней парте, приготовился я мирно продремать оставшиеся два года среди лишних людей, лучей света в темном царстве и прочей хрестоматийной лабуды – и написать затем требуемое выпускное сочинение.
Учитель литературы сперва заинтересовал меня разве что тем, что много курил, причем не как все, а через забавную трубочку.
“Мундштук” – со знанием дела диагностировал более эрудированный в этих вопросах одноклассник Ян.
Так вот, этот чудак с мундштуком на одном из первых уроков стал зачем-то читать вслух занудную сцену объяснения в любви из тургеневского “Накануне”:
Она приняла руки, взглянула на него и упала к нему на грудь…
Он окружал своими крепкими объятиями эту молодую, отдавшуюся ему жизнь…
никогда еще не изведанные слезы навернулись на его глаза…
ты пойдешь за мной всюду? – Всюду, на край земли…
Сердце, его ли, ее ли, так сладостно билось и таяло…
И так далее.
– Ну как? Нравится?
Мы пришли из самых разных школ одинаково опытными советскими девятиклассниками, и нас голыми руками взять было не просто.
– Да, очень. Это же Тургенев! – отвечали законченные пятнадцатилетние лицемеры.
– А тебе тоже нравится?
– Нравится.
– А тебе?
– Конечно, это же русская классика!
– А тебе?
Кто-то, не устояв перед напором учителя, с перепугу повысил градус:
– Это гениально!
Кто-то на всякий случай вставил про великий и могучий. Так учитель добрался и до последней парты, то бишь до меня:
– А тебе?
Настойчивость настораживала. Чего он хочет, этот жилистый, рыжий, всклокоченный мужик? Чего мусолит? Получил ответ про гениальную русскую классику – все, погнал дальше.
Я впервые внимательно взглянул в выпученные сквозь толстые стекла очков глаза человека с литературной фамилией Раскольников. Неужели его интересует, что я на самом деле об этом думаю?
Я встал и сказал:
– Если честно, сам я в любви еще ни разу не объяснялся. Но, по-моему, это делается