ж, – заявил я, – у тебя только один выход: познакомить меня с текстом.

      Марина задумчиво выгнула бровь.

      – Знать, что пишут обо мне – мое несомненное право, – настаивал я.

      – Тебе не понравится.

      – Как знать.

      – Я это обдумаю.

      – Я подожду.

      Холод рухнул на Барселону в своем обычном стиле, а именно, как метеоритная атака. За несколько часов столбики всех термометров города уткнулись в ноль, съежившись, как продрогшие зверьки. Из шкафов на смену легким габардиновым плащам стройными рядами выдвинулись тысячи толстых зимних пальто. Серое небо стального оттенка отлично гармонировало с ветром, кусающим щеки и уши. Герман и Марина удивили меня, неожиданно подарив шерстяную шапочку, с виду стоившую очень дорого.

      – Надевайте, друг мой Оскар, – увещевал меня Герман. – Мысль – самое дорогое на свете, а носитель мысли – мозг, так что защищайте голову от простуды.

      В середине ноября Марина сказала, что они с Германом должны съездить в Мадрид на неделю. Германа обещал принять один очень выдающийся врач из Ла-Паса, который разработал новейшую методику лечения его болезни, в Европе пока неизвестную.

      – Говорят, он просто чудеса творит… – неуверенно сказала Марина.

      Мысль о том, что придется провести без них целую неделю, легла на душу не то что камнем – могильной плитой. Напрасно я пытался скрыть огорчение. Марина видела меня насквозь. Она накрыла своей ладонью мою.

      – Да ладно, это же всего одна неделя. Мы скоро вернемся и снова будем вместе.

      Я кивнул, не находя утешения.

      – Мы с Германом подумали, не присмотришь ли ты в это время за Кафкой, ну и вообще за домом… – осторожно сказала Марина.

      – Господи, разумеется. Все что угодно.

      Она расцвела улыбкой, потом пробормотала:

      – Вот бы этот доктор на самом деле помог.

      Марина подняла на меня глаза, и в их долгом взгляде, в их тихом пепельно-сером сиянии я прочел такую печаль, что совсем растерялся.

      – Да, хорошо бы это помогло.

      Поезд на Мадрид уходил с Французского вокзала в девять утра. Я сбежал из интерната на рассвете. На все свои отложенные деньги нанял такси, чтобы отвезти Германа и Марину на вокзал. Утро того ноябрьского понедельника было сине-сумеречным, только на востоке горела янтарная полоска зари. Мы ехали молча. Счетчик старого «Фиата» щелкал, как метроном.

      – Оскар, друг мой… вы не должны были так тратиться на нас, – тихо выговаривал мне Герман.

      – Да какие там траты, – отнекивался я, – не замерзать же насмерть на этом ветру, правда?