На Страстном, где целуются парочки,
Очень трудно мне с чувствами справиться.
И с тобою «за ручку» бродить…
Ведь имеются в сквере скамеечки,
Где исписаны клятвами реечки…
Нам бы клятвы свои сочинить!
А не хочешь, займемся… молчанием.
В нем у клятв есть иное звучание —
То, что лишь поцелуям сродни.
И изучим все правые родинки,
Словно карту потерянной родины,
Обретенной вдруг мной в эти дни…
Но мы бродим – серьезные, чинные.
И ведем разговоры причинные,
На скамеечки робко косясь,
Где, как вызов любым философиям,
Очень просто решают вопросы все
И целуются, нас не спросясь.
От Страстного бульвара останется страсть.
От твоих поцелуев останется вкус.
И уже не всесильная, времени власть
Надо мной покуражится пусть…
От Москвы суматошной останется май.
А для жизни, наверно, останется труд…
Как заклятье твержу: ты меня вспоминай
Промелькнувшим по маю, оставшимся тут…
На Страстном очень просто найтись и – пропасть,
Разрывая кольцо платонических уз…
Только та власть всесильна, которая – страсть.
Только тот поцелуй, чей запомнился вкус.
«Ночь глуха. Тоска черным-черна…»
Ночь глуха. Тоска черным-черна,
Словно небеса до ранней зорьки.
– Жизнь, скажи, зачем ты мне нужна?
– Не нужна нисколько…
– Ну ответь же – ведь такой пустяк —
Сколько быть живому?
Ночь глуха
И милостива, как
Женщина, ушедшая к другому.
«Буду вспоминать тебя, как сказку…»
Буду вспоминать тебя, как сказку
Со счастливой светлою развязкой,
Где дурак не прыгал в молоко
И царю до свадьбы далеко,
Где удачный найден был прием:
Каждый остается при своем.
И никем не поймана жар-птица,
И живет в столице царь-девица,
И туда-сюда, наверняка,
Можно вновь отправить дурака…
Ведь иной конец у сказки этой
Не проходит по менталитету,
Где девица, истрепав все нервы,
Обернулась бы обычной стервой.
Где дурак, став мужем и отцом,
Сразу бы ударил в грязь лицом,
Где одно спасенье для лица,
Что у сказки вовсе нет конца.
«Твое лицо становится родным…»
Твое лицо становится родным,
Сближая наши души и заботы.
Мы в прежней жизни были несвободны
И в этой жизни тоже не одни.
Минувшему отмерена цена,
Но как бы позабыть его не чаял,
Всплывают в нас, на памяти качаясь,
Усопшие, казалось, имена.
Не к месту, не