– Сбегаешь? – коротко глянула она на Владу через плечо и с пониманием кивнула. – Я тоже хотела поначалу сбежать, потом передумала. Ты не торопись.
Влада остановилась, растерявшись. Она всегда теперь терялась, когда с ней заговаривали незнакомые люди. Стойкую неприязненную осторожность за долгих пять лет семейной жизни выпестовал в ней муж. Непременно нужно было что-то сказать в ответ, а она не знала – что именно. Влада даже улыбнуться располагающе не умела и в глаза смотреть при разговоре тоже, а нужные слова она уже года три как не могла подобрать. Так, во всяком случае, утверждал ее муж – Черешнев Игорь Андреевич. Он всегда называл ее косноязычной, глупой и вообще отстойной особью.
– Как тебя зовут?
Женщина пульнула окурок в форточку.
– Влада, – проговорила она едва слышно, старательно пряча подбородок в воротник плаща.
Там, на подбородке, красовалась свежая ссадина. Замазать ее не удалось, как ни старалась. Тональный крем почти закончился, и ей пришлось разрезать пластиковый флакончик и собирать остатки по стенкам. Денег Игорь Андреевич ей три дня как забывал оставлять на столике в холле. Было ли то наказанием, или просто супруг страдал забывчивостью, Влада уточнять не стала. Себе дороже…
– Влада? – удивилась собеседница, развернулась к ней, оглядела с ног до головы и ухмыльнулась не по-доброму. – А ты хорошенькая, Влада. И одета достаточно стильно. Что тебя привело сюда, Влада? Безысходность или… Или с жиру бесишься? Хотя… Что это у тебя там на подбородке?
«Дура!!! Проклятая дура!!! – ругала себя Влада, безмолвно таращась на женщину. – Что хотела здесь обрести? Что?! Приют, успокоение, понимание?! Да кто станет тебя понимать, если у каждой своя беда?»
– Я Марина, – вздохнула женщина. – Третий день здесь живу. Не сахар житье, конечно, но все же лучше, чем по соседям прятаться, когда любимый спирта обожрется. Ты на меня внимания не обращай, Влада. Злая я. Злая и нехорошая. Здесь все такие, включая директрису. Хоть она и улыбается, и в глаза тебе смотрит с добром, но… Дрянь баба.
– А она почему?
– А потому же, что и все. – Марина поправила сползающий с плеч большой, не по размеру, джемпер в крупную полоску, отряхнула длинную юбку. – Она и центр этот задумала от печали своей великой.
– Из-за мужа?! – ахнула Влада.
– Из-за него, из-за него, родимого. Бил, по слухам, смертным боем. Сломал однажды ей ключицу, переносицу, два пальца на левой руке. Вот тогда она и опомнилась. И сказала себе – хватит. И ушла. А мы, Влада?! Мы сколько терпеть будем? Пока нас не расчленят и не зароют спьяну под яблоней в огороде?
Ответа на этот вопрос у Черешневой не было. Терпеть дальше сил не осталось, хотя бабушка – единственный оставшийся родной человек в ее жизни – и призывала ее к терпению.
Бьет – значит, любит, утешала она Владу. Гладила по голове и тут же приводила сотню примеров из собственной жизни и жизни своих соседок по общежитию. Перебесится, перемелется, а