Он нам досаждал. Очень неприятно, когда за тобой следят, особенно таким вот непонятным и, главное, назойливым образом.
Это было как наваждение: стоило выйти на ту улицу, как в любой женщине сразу начинало мерещиться…
Сколько раз казалось, что на нас призывно смотрят. Мы оглядывались, и действительно замечали неподалеку какую-нибудь женщину, ловили внезапный цепкий взгляд. Но дальше все равно ничего не происходило.
Многое нам уже было известно про отношения между мужчиной и женщиной, больше, правда, по рассказам старших, все уже постигших ребят. Но в этом было что-то невзаправдашнее, похожее скорей на вымысел, чем на правду. Улица же сулила нам эту правду, и мы к ней стремились, как мотыльки на пламя, в сверкании огней, витрин, мелькании лиц и шуме проезжающих машин.
Мы искали и не находили.
Но всякий раз надежда вновь оживала в нас, едва мы садились в автобус, нестерпимо медленно тащившийся по огромному городу. Во всяком случае тайна должна была открыться и нам – неведомо каким путем, но должна. Нужно было только набраться терпения. Пространство, в котором мы обитали: двор, школа, окрестные переулки и улочки – все было другим, нежели та улица. Все у нас было, как у всех: быт, учеба, ссоры, драки, игры – однако ж не так, как на той улице.
Там был праздник.
Стоило высадиться из автобуса, пройти пару кварталов и свернуть налево, как сразу открывалось. Блеск ярко освещенных витрин, проплывающие фары автомобилей, сияющая реклама, снующий взад-вперед народ… Значит, предстояло и нам, но когда и как – никто из нас не знал.
Такая получалась игра: ищи женщину.
Верней, определи — та или не та. Стоило лишь проскользнуть намеку, как мы сразу притормаживали и начинали вглядываться. Зазеркалье витрин служило нам верным подспорьем, но если витрины не было (женщина могла стоять в полутемной арке, или на углу дома, или еще где-нибудь), то приходилось искать какие-то другие способы для наблюдения: прятаться за газетным киоском или театральной кассой, устраивать различные конфигурации тел: кто-то – спиной, кто-то вполоборота – вроде как просто так стоим, без всякого умысла.
Непонятно, откуда он возникал.
Вдруг, будто специально дожидался нас. Может, жил он здесь, а может, работал, шут его знает. Но возникал почти сразу, едва мы ступали на мостовую этой улицы. Теперь мы не сомневались, что он следит за нами, хотя и делает вид, что сам по себе. Поскольку он ничего не предпринимал, то все этим и ограничивалось. Хотя весь кайф от нашей игры он нам перешибал. Чувствовать на себе постоянно чей-то пристальный взгляд – радости мало, особенно если не понимаешь, что за ним кроется.
Поначалу мы думали, что ему в конце концов надоест: походит-походит и отвяжется, потому что какой толк ему таскаться за нами? Никакого толку. Вели мы себя вполне скромно: не били бутылок, не цеплялись к прохожим,