И оба, не сговариваясь, посмотрели в небо, наливающееся желтым цветом, на черные тела смерчей, один из которых, похоже, двигался к Люберцам.
Михаил
Тощий и хлипкий Годзилла казался Мику невероятно тяжелым. Борька стонал сквозь зубы, пытался идти, только ногу он, по ходу, сломал, и наступать на нее не мог. По лицу Борьки градом катились слезы и пот, он вцепился в плечо Мика, навалился всем весом – поди удержи. Смерч приближался, и времени оставалось все меньше. Мик оттащил Годзиллу к обломкам стены, прислонил спиной, склонился над другом. Правая Борькина штанина от колена и ниже пропиталась кровью, и даже так видно было – ноге хана. Борька и сам это понимал.
– Мишка. Ты иди. Оставь меня.
Ну что за киношные позы! Мик разозлился на друга, и растерянность отступила. Он перетянул Борькино бедро самодельным жгутом – собственной майкой. Годзилла захрипел и вырубился. Пользуясь случаем, Мик разорвал его штанину и зажмурился: не просто открытый перелом, кости основательно размозжило, острые обломки прорвали плоть и кожу. Шину не наложишь – тут операция нужна. Что же делать? Если при любом прикосновении Годзилла теряет сознание, его вниз не спустишь.
Значит, они оба останутся здесь и вскоре погибнут.
Потому что Мик Борьку не бросит. Он скорее сдохнет, чем оставит беспомощного друга, даже зная, что Годзилла предпочел бы умереть в одиночестве и дать Мику шанс.
Годзилла дышал часто и неровно. Микиных знаний хватило, чтобы предположить: шок. А может, вообще кома уже. И единственное, что можно в таких случаях сделать, – это вызвать медиков, да только как же их вызовешь и где же их найдешь, когда вокруг – Армагеддон.
Слово появилось и осталось в Микином сознании.
Точно – конец света. Большой звездец. Вот уж не думал не гадал, смеялся над выживальщиками… Представив этих самых выживальщиков с набитыми рюкзаками, самодельным оружием, запасом консервов, Мик хрипло рассмеялся.
Чего-чего, а землетрясения в Москве, горячего ветра и смерчей никто не ждал.
Годзилла застонал. Значит, все-таки не кома, просто Борька без сознания. Что же делать?! Ногу, наверное, лучше всего было бы того. Отнять. И прижечь культю. Мик представил, как делает это, и его замутило. Нет, не сможет. Слабак, тряпка, баба.
«Весь в отца, – зудел в голове мамин голос, – такой же! От осинки не родятся апельсинки! Тряпка! Ничего сам не можешь!»
Где сейчас мама, папа и Надька? Впрочем, сестра не пропадет, она кого угодно подставит, всех сожрет, но выкрутится, на чужом горбу выедет. И мама не лучше… А папа помог бы, но сейчас Мик – мужчина, Мик – старший и ответственный, и глупо сидеть вот так, на развалинах, и мечтать, чтобы откуда ни возьмись появился папа.
«Ну, отрубится – и черт с ним, лишь бы от болевого шока не умер!» – решил Мик и огляделся в поиске материалов для волокуши. Ножки стола… Не то. Сорванная с петель дверь, чудом уцелевшая. Мик попробовал, но она оказалась чересчур тяжелой.