Всё это произошло буквально за десять секунд. Я заметил, как Алёшенька пытается неуклюже перелезть через канатные ограждения ринга, явно намереваясь бить Краба дальше по всему залу, пока из него не получится отбивная. Посмотрев на своих ликующих от радости друзей, я прокричал им, чтобы задержали великана, а сам что есть мочи побежал к месту, где совершил аварийную посадку вылетевший с ринга соперник нашего здоровяка.
Это оказалось гораздо сложнее, чем предполагалось. Место, куда был заброшен Краб, я увидел сразу, ориентируясь по толпе наёмников в одинаковой форме, а вот пробраться к ним через беснующихся людей быстро не получалось. Приходилось уворачиваться от кулаков, повсюду дерущихся непонятно за что людей, менять траекторию, а иногда и вовсе останавливаться, чтобы не столкнуться лбами с другими бегающими в беспорядке людьми. Наконец, достигнув цели, я оказался в толпе наёмников, переводя дыхание, я обернулся посмотреть, где Алёшенька. Гигант уже вылез из ринга и пробирался к нам через людей, раздвигая их как ледокол лёд. Его нисколько не смущали висящие на нём друзья, как охотничьи собаки, облепившие большого медведя. Понимая, что медлить нельзя, я, нагло раздвигая круг из наёмников, врываюсь в центр к лежащему на полу Крабу и ору:
– Быстро уносите его отсюда, Алёшеньку сейчас можно остановить только выстрелом из оружия! Он контужен на всю голову, сейчас его переклинило, и он идёт сюда!
Слава богу, эти люди не были дураками и, увидев надвигающуюся на них машину смерти, быстро схватили своего товарища и побежали к выходу. Бежавшие первыми бесцеремонно расталкивали людей в разные стороны, не обращая внимания на угрозы и проклятия. Спустя минуту процессия достигла выхода и покинула помещение. Увидев это, гигант упал на колени и разрыдался в бессильной злобе. Я подошел к обступившим его друзьям, которые пытались его утешить. Больше всех преуспевал в этом Кузьмич, говоря, что гадский Краб получил по заслугам и даже передал, что просит прощения за свои слова, сказанные неосознанно, по злобе. И пнул незаметно меня, гад этакий, чтобы я подтвердил его враньё. Ничего не оставалось, как подыграть старому дурню и согласиться:
– Да, это правда, он просил передать, что очень сожалеет, что наговорил такое про твою маму и признает твою честную победу! Еще сказал, что ты теперь его лучший друг.
Алешенька прекращает рыдать, встаёт и, шмыгая носом, спрашивает:
– А можно мне тогда покушать, а то я что-то проголодаться успел?
Чем вгоняет нас в молчаливый ступор, который спустя мгновение сменяется истеричным смехом.