Китайский язык может превратиться в турецкий: у него в коллекции примерно пятьсот одна тысяча иероглифов, которые делятся всего на несколько сотен слогов. То есть несколько сотен иероглифов произносятся одинаково, к тому же надо еще учитывать различную высоту тонов. Причем многие слоги, которые на самом деле не совпадают, звучат на удивление похоже для неспециалиста в китайском языке.
Я написал в сообщении название поселения Гучэн, а точнее, использовал иероглиф «Гу», то есть «крепкий», и «чэн», то есть «стена». По неопытности я перепутал «Гу» с другим иероглифом, который звучит похоже, и из названия «Крепкая стена» получилось «Старая стена». Но Чжу Хаи все-таки доволен.
– Ты разве не знаешь места под названием «Старая стена», которое упоминалось в «Троецарствии»? Там, где встретились герои из Персиковой рощи после проигранной битвы? Ну как я мог не вернуться, когда ты мне прислал такое!
– Фондю и колу! – радостно заказывает он. Теперь мы сидим в пустом ресторанчике, пар от ароматного бурлящего отвара поднимается над столом и влагой оседает на окнах.
Я рассказываю о впечатлениях последних дней. Моему другу приходится по вкусу история про деревню, где никто не хотел впускать меня в дом.
– Ты не подумал, что тебя могут просто бояться? – спрашивает он и хохочет так громко, что бабушка, нарезающая овощи в уголке, удивленно поднимает голову и смотрит на нас.
– Только представь себе: в дверях возникает чужак гигантских размеров и заявляет, что ему нужно войти в твой дом, чтобы что-то там сделать со своим фотоаппаратом! – Чжу Хаи переводит дыхание, и тут я тоже начинаю смеяться.
– Эти бедняки никогда в жизни, наверное, не видели иностранца, а тут ты со своим огромным рюкзаком!
Когда мы оба отсмеялись, я спрашиваю Чжу Хаи, из какой части Китая родом его семья.
– Мой папа родился в Шанхае, – говорит он, погружая пару кусочков мяса ягненка в горшок с кипящим отваром чили, – после корейской войны его в качестве солдата направили в Синьцзян, чтобы он помогал строить там новые города.
Я представляю себе, как отвоевавшего юношу, похожего на моего друга, привозят на армейском грузовике в пыльную пустыню Гоби.
Этот новый дом, песчаные бури и чужеродное население, это место, где он оказался поневоле, после войны наверняка кажутся ему совсем неплохими. И все же по ночам юношу мучает тоска, и он часто вздыхает, вспоминая о своей родине, миллионном мегаполисе в дельте великой и долгой реки, который благодаря своим бульварам и запутанным переулкам, табачным лавкам и театру называют Восточным Парижем.
– Жизнь тогда была трудной, – продолжает Чжу Хаи, – во времена Культурной революции мой отец часто уходил в горы охотиться на дичь, этого требовали его начальники. На войне он был снайпером, а долгие походы в лес дарили возможность избежать постоянных политических расследований и допросов.
– Вы тогда уже родились?
– Да, он познакомился с моей мамой в Синьцзян. Ее направили