Он, словно дикий зверь, вытянул шею, повел носом, глухо прорычал-простонал, не выпуская изо рта её грудь что-то невнятное и, мягко приподняв её юбку, положил свою ладонь ей на лоно – туда, где едва прикрытый лепестком атласа, уж окропленным её соком, просвечивал треугольник волос, и, едва двигая кончиками пальцев, осторожно, не отодвигая даже материю, а сквозь неё, прокладывая путь вперед нежными движениями, очень нежными, внедрился в мягкую щель.
Её обожгло, словно в его руку было вложено пламя, а затем огненная волна, не щадя её, сжигая сантиметр её кожи за сантиметром, понеслась в ней смерчем. И кровь в ней кипела, и кончики волос искрились электричеством.
Неожиданно он убрал руку. И просто прижал её голову к своей груди и стал гладить по волосам.
Она чувствовала, что возбуждение давно охватило его. Она ощущала через материю брюк его ставший твердым член, и не понимала, что заставляет его сдерживаться. Что? Именно теперь, когда… И она дрожала от собственного нетерпения и была готова закричать… зарыдать, завопить и ударить его изо всех сил, настаивая тем самым… Когда же? А он дожидался, пока её тело расслабится, и напряжение первых секунд – напряжение перетянутой струны, отпустит её.
Только потом он принялся целовать её лицо: и лоб, и щеки, и прикрытые веки, и губы.
Одежда с каждой секундой становилась все теснее. Они одновременно начали сбрасывать вещи, как отжившую кожу, и он первым оказался нагим и пока она, присев, стаскивала с себя колготки, а за ними – трусики, тонкие, полупрозрачные, его напряженный член покачивался в такт ударам его сердца, а грудь вздымалась тяжело и неровно. И когда он издал первый звук, это был не стон, а торжествующий возглас. И она вскрикнула в ответ.
Прошла минута. Затем вторая. И еще одна. Минута за минутой. Они складывались в часы. Потом – в дни. Дни – в месяцы. Но все равно имела значение только самая последняя минута. Она была решающей и отвечала за все – за то, оставаться им вместе или расстаться.
Сергей ушел под утро, часа в четыре, разбудив её поцелуем:
– Прости, дорогая. Хочу поспать хотя бы часа два. День предстоит долгий, напряженный.
За окном уже начинало светать, ночь – закончилась.
“Я в тебя влюбилась”, – произнесла ли она эту фразу или только подумала.
Лора тут же снова провалилась в сон, напоминающий забытье, в котором сновидения – реальность, проносящаяся мимо со скоростью света.
Она проснулась около десяти. Приоткрыв глаза, поведя взглядом из стороны в сторону, с одной гостиничной стену – на другую, споткнувшись о пару стульев, тумбочку под телевизором и стол, на котором донышком вверх стояло два граненных стакана и графин, Лора вдруг остро ощутила отсутствие тепла домашнего очага в окружающем её мире! Чувство было странным и мало объяснимым. Ей ли, привыкшей к перемене мест, прожившей в чужих домах и съемных квартирах, и в общежитиях, и в гостиницах практически всю свою взрослую сознательную жизнь (и даже однокомнатная квартира на Волгоградском проспекте, принадлежащая ей,