Ритм сердца девочки через некоторое время стабилизируется. Медсестры вводят что-то в капельницу и уходят, когда пиканье начинает звучать реже.
– Пойдемте поговорим, – ко мне подходит дежурный врач.
– Но я не…
– Идемте.
Мы выходим. Напоследок смотрю на Еву. Опять лежит пластом, уставилась в потолок, словно никого вокруг не существует. Только когда я направился к выходу, она взглянула на меня точно так же, как тогда, когда я оставлял ее наедине с той воспитательницей. Так же умоляюще. Неотрывно. Прося о том, что я не мог выполнить.
– А теперь слушайте сюда, – начинает врач. – У девчонки сердечная недостаточность, ей волноваться в принципе нельзя, а вы только и делаете, что заставляете ее переживать! Не портите мне статистику и не травмируйте ребенка!
– Какая сердечная недостаточность?
Не спрашиваю о какой-то там статистике, не беру во внимание повышенный тон. По хорошему счету, мне бы уйти отсюда, но вопрос сам слетает с губ.
– Простая! Диагноз такой никогда не слышали? Так вот в интернете прочитайте, может, что-то полезное найдете. А теперь на выход!
И сейчас я вроде должен обрадоваться, что вскоре покину это ужасное здание, навеки пропитанное запахом смерти, и окажусь дома, в своей кровати, вернусь в привычную атмосферу.
Только какой-то червячок сомнений не дает мне покоя. Ноги хоть и несут меня все дальше и дальше от этого богом забытого места, но мысли то и дело возвращаются в больницу. Точнее, в палату, где сейчас лежит одна маленькая брюнетка с пронзительными глазами и проблемами… не только с сердцем…
Глава 8. Осознание
С раннего детства мама часто пыталась внушить простые истины. Что нужно уступать место старшим, быть галантным с девочками, жениться на мудрой женщине и растить красивых деток. Своих. А чужие? Они так и останутся чужими. У них есть свои родители, своя жизнь и своя судьба. Именно так считала мама до конца жизни.
И я верил ей. Верил в то, что детей надо зачать самому, а не связывать жизнь с чужими, никому не нужными. У них же есть родители. Родственники. Близкие. Только мама не учла одного. Все это ложь.
Они брошены на произвол судьбы, свалились на плечи государства и нянечек, которым тоже не особо сдались. И жизнь гоняет их туда-сюда, пока они не адаптируются.
С Евой мы больше не встречались. Я не заглядывал в больницу, оставив девчонку с тем поникшим взглядом один на один со своей проблемой, и она больше не напоминала о себе. Выписали, наверное. Она вернулась в свой дом. К друзьям.
К той самой женщине, которая отказывалась давать лекарства за плохое поведение…
Тот подслушанный разговор и ее слова об «отбросах» не давали покоя. Я был не в состоянии нормально писать картины, даже наброски не делал. «Хлоя» давно уже высохла, а я никак не мог нанести следующий слой. Вместо этого открыл Мак и читал в интернете рассказы детдомовских воспитанников об их образовании, адаптации после выхода из детдома. И информация меня совсем не радовала.
Раньше