Я убедил себя, что задергиваю штору от яркого света.
Я жил один на втором этаже небольшого многоквартирного дома в Северном квартале, то есть в самом сердце города. Почему-то не смог поселиться в пригороде. Квартал же был популярным местом ночного времяпрепровождения благодаря обилию кафе, баров, пабов и клубов, а еще барахолок и зачуханных подозрительных картинных галерей. Книжные лавочки вплотную примыкали к музыкальным магазинчикам и аутлетам модных брендов. Улицы кишели яркими молодыми людьми неопределенного пола, на которых просто нельзя было смотреть равнодушно. Вечером они наводняли улицы, и становилось шумновато. А когда я возвращался домой, то при желании легко засыпал. Днем же весь квартал мучился похмельем или ломкой.
Решение уехать я принял под влиянием эмоций, сразу после пожара, убийства Мартина Вика и слов Паррса о том, что на меня готовилось покушение. Сейчас, при свете дня, это решение все равно казалось единственным выходом, и накануне ночью я несколько часов обдумывал письмо младшей сестре. Больше мне не с кем было прощаться. Я всегда отгораживался от людей, навсегда обрывал связи. Это было одним из моих немногих врожденных талантов, но здесь и он уже не срабатывал.
Внезапное желание сказать ей хоть что-нибудь было трудно объяснить.
И почти невозможно исполнить.
Нас разлучили в детстве, вскоре после того, как забрали в детдом; мы не общались больше двадцати лет. Однако наши отношения никогда не заканчивались. Похоже, мы оба следили за судьбами друг друга и несколько раз чуть не встретились. И совершенно точно проходили мимо друг друга на улице. Однажды я даже пришел к ее дому в южном пригороде. Но у меня перехватило дыхание, перед глазами замелькали огненные сполохи, я застыл на крыльце, словно парализованный, и не смог постучать.
Энни пыталась со мной связаться один или два раза. Она знала, что я полицейский, и наводила справки обо мне, когда к ней вломились в дом. Даже написала мне, потому что увидела мое имя и фото в новостях после того, как меня арестовали за кражу наркотиков из хранилища для улик. Я взял в руки ее письмо. Я столько раз разворачивал и складывал его за два года, что бумага на сгибах истончилась. Со временем оно, наверное, рассыплется и избавит меня от необходимости отвечать. Я провел пальцами по строчкам и отчетливо понял, почему так и не смог ответить.
В письме не было никакого осуждения, только сострадание, доброта и попытка преодолеть пропасть между нами.
Как я мог вломиться в жизнь такого человека?
В каком-то смысле хаос, в котором я оказался, был идеальным решением проблемы. Действовать надо быстро, немедленно связаться с ней, а потом исчезнуть из ее жизни навсегда.
Здравствуй и прощай.
Я нашел черновики ответа с итоговым вариантом. Краснея от стыда, прочел сплошные оправдания: почему в газетах написали неправду, почему отвечаю ей только сейчас, да и лишь для того, чтобы сказать, что общения не будет, что я обрываю даже ту призрачную связь, которая у нас была.
По письму я