И круглая антенна на крыше старого дома,
Красный кирпич печных труб, ошмётки заката, ошмётки
Цветения яблонь. Ночью небо
Ещё голубей дневного. Вот белая сирень –
Там, где были качели, где ржавая бочка лежит
На боку под жасмином, где люпины и папоротник
разрослись.
Вот шифера куча –
На месте под яблоней, где ирис цвёл, как в немецкой сказке.
Уголки губ можно смазать оранжевым соком
Цветущего чистотела; кот соседский лежит на крыльце –
Злой, как в прежние годы, шипит, как к нему подойдёшь
И нервно дёргает носом.
Надо идти поздороваться с пнями: пни
Были деревьями, когда в сердце моём было вечное лето.
Сгорели уже и дрова.
Хищным глазом мой дядя смотрит на берёзу,
Которая мне была матерью и вскормила меня своим соком
Из деревянных грудей.
Деревянную грудь я сосала, играла гвоздями, осокой.
Облепиха цвела за сараем,
Газовые баллоны под ним хранились,
А на месте компостных куч теперь сложен
строительный мусор.
Здесь кот наш покойный любил отдыхать на поленнице,
Здесь – земляника цветёт и давно заросла могила
другого кота,
Моего первого, моего ближайшего друга.
Кстати, гляди-ка, цветёт ещё и рябина.
Птицы поют негромко, безмятежно.
Где-то совсем далеко я слышу кукушку.
Однажды нашли мы птенцов в яме песчаной,
Ту яму давно зарыли. Всюду шифер и доски, обломки
Целой вечности. Сныть отчего-то больная,
Вся во вздувшихся волдырях.
Вот другие сорта махровой сирени:
Бледно-лиловые кисти и пурпурные скипетры.
Утром огромный ёж на тропинке фыркал.
Сына я позвала, сын был счастлив ежу,
А ёж ненавидел людей.
Был он большой как кошка и не хотел молока,
Хотел крови. Мать моя родила петуха однажды,
и он сказал:
– Что ты даёшь мне всё пиво да пиво? Давай мне мяса!
Вот колодец, где старая бабка живёт.
Вот кострище, вокруг огня я плясала, бывало,
И издавала дикие крики, и подруги мои неслись за мной
в этом танце.
Белого пепла кучка, чёрные угли.
Этот костёр —
Он жертвенником уже был, когда я ничего не знала
О богах и их жертвах.
Жертвенник магии более древней,
До начала времён.
В кусках стекла у забора
Отражение лампы: мама сидит за работой.
Знаю ужасную вещь:
Есть только тело и боль.
Есть только детство и смерть.
Есть огромная ель и сосна, и странный какой-то шар,
Просто шар. Здесь у печи
Мне открылась когда-то речь
С причудливым ритмом, тёмная,
Колдовская, непонятно-зловещая.
Была это песня ведьмы, должно быть, не помню я слов,
Но она отзывалась в крови, бормотала из глубины веков,
Пропадала, стихала и вновь появлялась
в сочлененьях костей
Отголоском беззвучного крика природы.
Простая, тёмная, дикая, страстная и печальная,
Древняя, страшная.
Была гроза и скрипели доски.
Кто говорил со мной?
Что я прозревала тогда?
Сама стихия со мной говорит,
Что-то такое зовёт
В моём теле, в моей боли –
Неизбывное…
Ночь упала и птицы замолкли,
Но так же, как в детстве, нелюдимая речь звучит.
«в небе ангелы боролись…»
в небе ангелы боролись –
в небе яблони качались –
aurora borealis
хоров ангельских кипенье
как букашек мельтешенье
осыпанье и цветенье
крыльев хлопанье и пенье
золото полярных маков
зарево фаланг и флагов
кипень неба на дороге
из ночного в мир дневного
«ландыши пахнут…»
ландыши пахнут
как тогда, когда их собирали в лесу
с тётей Люсей, и нас обругали
что они в красной книге, а мы их рвём
ночью