Я встряхиваюсь, отгоняя воспоминания. Возвращаюсь в ординаторскую и, быстро дописав историю, переодеваюсь. В комнате отдыха Владимир Станиславович что-то бубнит под нос. Даже интересно, что бы он сказал, если бы увидел в нашем отделении своего кумира. Ставлю на то, что зав не смог бы выдавить из себя и звука, хотя обычно никогда не лез за словом в карман.
– Владимир Станиславович, я добила историю Шульги и ухожу!
– Уже? Ну, давай, Марьяш. Теперь до послезавтра?
– Угу. У меня сутки.
– Будешь с Новиковым дежурить.
– С Новиковым хорошо, – покладисто киваю я.
– А со мной, выходит, плохо?
– Неспокойно! – мой палец уличающее тычет в сторону комнаты отдыха, в которой до сих пор работает телевизор.
– Да это ж такой бой! Грех было не посмотреть, Марьяш! – оправдывается Иванюк.
Я смеюсь. Перекидываю пальто с сумкой на одну руку и, помахав на прощание заведующему, топаю к выходу. Киваю постовой медсестре, останавливаюсь, чтобы отругать курящего на лестничной клетке папашу, и притормаживаю у большого зеркала в холле.
Нет, вы только не подумайте. Плевать мне на то, как я выгляжу! Точнее, не так… Не плевать. Мне, как и любой другой женщине, не чуждо некоторое тщеславие. Просто… не для Балашова это все. Не для Балашова! Я до сих пор цепенею, когда на мне задерживается его взгляд. Цепенею… А он это видит. И злится. Боже мой, как он злится! Словно у меня нет повода вести себя именно так. Словно все те страхи, что он во мне пробудил, ровным счетом ничего не значат. Сглатываю ставшую вязкой слюну. Скольжу взглядом по удобным шерстяным брючкам цвета маренго, поправляю воротник на водолазке и приглаживаю выбившиеся из хвоста пряди. Мой наряд вряд ли можно назвать вызывающим или сексуальным. Наверное, можно расслабиться. Вот только…
Когда Балашов меня изнасиловал, на мне была невзрачная серая роба врача скорой помощи.
О, да господи! – тут же одергиваю себя. – С тех пор прошла куча времени! Он был обдолбанным в тот день и напрочь слетевшим с катушек… За столько лет Демид здорово изменился.
Ну, вот… Давай. Ищи ему оправдания!
Из здания больницы выхожу взвинченной донельзя. Но стоит увидеть, как Демид возится с дочкой в песочнице – вся моя злость исчезает. Будто ее никогда и не было. Да, я не планировала ребенка от насильника… Но случилось то, что случилось. И даже если сейчас мне предложат вернуться в тот день, чтобы изменить его, я ни за что не соглашусь. Эта маленькая проказница – моя награда за все. А Демид… я просто не могу этого не признать, лучший отец для неё из всех возможных.
– Эй, я готова!
Балашов вскидывает голову, шепчет что-то Поле на ушко и широко улыбается. Она хихикает в ответ, прикрывая ладошкой рот, кивает. Тогда Демид отряхивает