– Думал, застану тебя спящим, Джованни. – Бекс держал руки за спиной. Юноша сразу заметил этот факт, отчего насторожился.
– Я до сих пор не знаю, как к вам обращаться, падре… Игнацио на мои вопросы не отвечает… Вы приютили меня, дали пищу и приставили Игнацио… Кстати, я до сих пор не понимаю – он мой тюремщик или учитель? Вы сказали – сделаете из меня человека. Не такого как все человека. В чём же будет моё отличие от остальных? Я в растерянности… Кто же вы на самом деле, мой спаситель?
Священник некоторое время стоял при входе не двигаясь, а затем сделал несколько шагов навстречу юноше.
– Я знаю, о чём ты мечтал все эти дни, Джованни. Игнацио рассказал мне, что ты иногда шевелишь пальцами, будто перебираешь струны. Мне было тяжело найти скрипку под правую руку, и я решил вернуть тебе твой родной инструмент.
У Джованни перехватило дыхание. Он почувствовал себя как в детстве, когда едва успел вынырнуть из моря, не рассчитав глубину погружения. Но тогда единственной его мыслью было – держаться из последних сил, не бросить добытую раковину и совладать с непреодолимым желанием сделать под водой вдох. Сейчас юноша вынужден был заставить себя вдохнуть. Он попытался резко подняться из-за стола, за которым он штудировал при свечах латынь, но колени предательски задрожали и дали слабину. Со второй попытки Джованни всё-таки встал.
– Должен признать, что вернуть скрипку хозяину – это была непростая затея, – тихо сказал священник. В одной руке он держал инструмент, а в другой – смычок.
Каждую ночь Джованни мечтал об этих родных изгибах. Вместо снов в его голове крутились протяжные плачущие звуки любимых струн, а руки постоянно повторяли заученные движения, даже когда мозг был занят Ветхим Заветом.
– Мне сейчас показалось, что ты боишься взять её в руки, сын мой… – Бекс протянул скрипку опешившему от неожиданности юноше. – Ну же! Она вернулась! Извлеки из неё гармонию звука…
Второй раз в жизни Джованни не совладал с дрожью в руках. Он держал инструмент горизонтально перед глазами на напряжённых пальцах, будто поднос с хрустальными бокалами. В пламени свечей резной завиток с коричневыми колками казался массивным, тяжёлым, но затем он грациозно перетекал в тонкую шейку, над которой в полутьме едва виднелись струны. Старый лак обечайки почти не блестел в тусклом свете, но подчёркивал тёмно-оранжевый цвет клёна.
Скрипка легла на плечо Джованни, у которого в тот же миг неизвестно откуда появилась крепость руки, и струны, тронутые смычком, издали высокий звук.
Падре на минуту закрыл глаза, наслаждаясь идеальными звуками, которые Джованни извлекал из струн:
– Бетховен великолепен… Его современники не сразу оценили этот концерт для скрипки. Понадобилось несколько десятилетий и оркестр, чтобы этот шедевр зазвучал…
Джованни доигрывал Allegro с таким выражением лица, будто мстил этим звуком всему миру за несправедливость, которая приключилась