примечание α: Более достойный внимания вопрос: как тело соединяется с мыслящей субстанцией[9], приобретает полноту, вбирает в себя опыт. Что нас заставляет испытывать то тяжёлую поляризацию с далеко идущими последствиями, то слабую, поверхностную? Как вычленить себя из рассеянной массы блумовских тел, из этого всемирного броуновского движения, в котором наиболее живые переходят от одного микроотрешения к другому, от одной ослабленной формы-жизни к другой, неизменно соблюдая предосторожности: никогда не превышать определённый порог плотности силы? И главное, как тела смогли дойти до такой прозрачности?
примечание β: Есть целая блумовская концепция свободы как свободы выбора, и будучи планомерным абстрагированием от всякой ситуации, она становится лучшим противоядием от любой реальной свободы. Потому что единственная значимая свобода – это следовать линии возрастания силы нашей формы-жизни до конца, до той точки, где она исчезает, высвобождая в нас высшую силу: способность испытывать влияние иных форм жизни.
7 Упорство, с которым тело стремится попасть под влияние одной и той же формы-жизни, несмотря на всё многообразие ситуаций, в которых оно оказывается, напрямую зависит от его внутреннего надлома. И чем сильнее у тела надлом, то есть чем длиннее и глубже трещина, тем меньше поляризаций совместимо с его выживанием, и тем сильнее стремление воспроизводить ситуации, где оно оказывается вовлечённым в уже знакомые поляризации. С ростом надлома в телах растёт и степень отсутствия в мире, и дефицит склонностей.
примечание: «Форма-жизни» обозначает: моё отношение к себе всего лишь частичка моего отношения к миру.
8 Опыт одной формы-жизни по поводу другой формы-жизни не может быть сообщён последней, даже если он, в принципе, мог бы быть переведён; и всем нам прекрасно известно, как бывает с переводами. Продемонстрировать можно лишь факты: поступки, жесты, то есть – толки[10]; формы-жизни не оставляют между собой зазора для нейтральной позиции, тихого укрытия универсального наблюдателя.
примечание: Разумеется, желающих свести формы-жизни к объектному новоязу «культур», «направлений», «образов жизни» и прочих релятивистских туманностей – полно. Мотивы же этих несчастных, напротив, совсем не туманны: задача, как обычно, в том, чтобы вернуть нас в великую одномерную игру соответствий и различий. Так проявляется самая болтливая враждебность ко всякой форме-жизни.
9 Сами по себе формы-жизни нельзя пересказать, описать, – только указать, назвать, непременно в единичном контексте. Их игра же, напротив, если брать её локально, подчиняется строгому и постигаемому детерминизму. Будучи осмысленным, этот детерминизм становится правилами, то есть тем, что поддаётся исправлению. Каждый раунд этой игры ограничен со всех сторон событием. Событие выводит игру за её пределы, создаёт в ней зазоры, отменяет прежний детерминизм,