И Лаврентий ждал. Море, разлитое перед ним, ничего ему не говорило и усугубляло только его скуку. Иногда, бродя по деревянной пристани, он пытался присмотреться к работам, как грузят суда бревнами, которые он не раз вязал в плоты, сырыми кожами, сушеными плодами, как привозят сельдь и ставят сети. Но этот быт был ему чужд и противен. Местных блюд, преимущественно рыбных, он не переносил и стал хворать. Кое-кто из спутников свалился от лихорадки, и весьма злокачественной. Глядя на то, как в море полощутся у берега, Лаврентий думал, что может переплыть бурную реку, но погрузиться в эти волны так же неприятно, как жить около. Особенно жестоки были ночи: духота и нельзя открыть окна, чтобы комары не заели.
Однажды, проходя по набережной, он остановился около штопавшего сеть матроса, ошеломил ударом и сбросил его в воду, не подумав даже, что могут быть свидетели. Только когда матрос и не показался на поверхности, Лаврентий оглянулся, но никого не было. Однако наутро тело было неподалеку от местечка выброшено на берег и вызвало толки. Говорили даже, что кто-то якобы видел, как на матроса нападали, и легко может опознать убийцу. Галактион был особенно взволнован, потел, вместо одной салфетки покрыл лысину двумя, суетился между столиками, крича, что надо вызвать из города судей. Но, когда вечером Лаврентий сказал ему: “Это я сделал от тоски по жене, изводишь ты меня”, – Галактион не удивился и обозвал сухо глупцом. “Кровь у тебя дымная, смерти ищет”, – добавил он. “Чего ее искать-то, – огрызнулся Лаврентий, – кажется, не на дне морском только, а и под снегом ее достаточно”. – “Вздумал дурить, – зашипел Галактион, еще сильнее выпучив глаза, – хочешь, чтобы завтра же всех нас отвезли в тюрьму?” – “А ты не хитри, а то тоже к рыбам отправлю”. Галактион не испугался, но в ту ночь не спал дома, а вернувшись перед восходом солнца, заявил постояльцам: “Трогайтесь, оставаться тут больше нельзя, да и пора приступать к работе. Только так как будут дополнительные расходы, по твоей, Лаврентий, глупости, то…” – и выговорил еще ряд уступок.
Нагрузили лошадей ящиками и долго шли дорогой по берегу, потом повернули в заросли кизильника, вскрыли там ящики, достали ружья, обвесились патронами и продолжали шествие. Шакалы, еженочно угощавшие местечко плачем, теперь то и дело выскакивали из кустов и убегали, но стрелять в них не приходилось.