Замурованные. Хроники Кремлевского централа. Иван Миронов

почту, иные, якобы способные пролить свет на обстоятельства моего уголовного дела, безвозвратно уходили к следователю. Негласный выборочный запрет на переписку с близкими являлся своеобразной формой пресса, используемой на «девятке». Особенно тяжко это по первости, когда тюрьмой еще не начал жить, когда все еще по инерции дышишь волей, не осознавая мрачную явь казематных стен, когда решетки, тормоза, параша, шевроны и «руки на стену» кажутся зловещей бутафорией к какой-то глупой заезженной трагедии, где вот-вот рухнет занавес, вспыхнет свет и ты, не утруждаясь аплодисментами, рванешь в гардероб… Единственное, что до последнего держит иллюзию спектакля вокруг тебя, – это переписка с домом, безответность которой замуровывает душу осознанием горькой реальности.

      – Письма доходят? – поинтересовался я у соседей.

      – Сюда редко, – пояснил Миша. – И отсюда со скрипом.

      – «Со скрипом» – это как?

      – Да вот на днях дергает меня к себе опер и спрашивает, мол, что это у тебя в письмах за шифровки? Достает и показывает мое письмо жене, которое я отправлял с месяц назад, где прошу ее прислать судоку.

      – И что?

      – Вот кум и толкует мне: «Что это за судока, что это за тайнопись?» Минут пять пришлось объяснять мусору, что судоку – цифровой кроссворд.

      – Неужели такие идиоты?

      – Или идиоты, что вряд ли, или спецы кровь сворачивать.

      Дни в нашем тройнике текли однообразно. Шер ездил на суд, Сухаря изредка выдергивали к адвокату.

      Не прошло и недели, всех нас заказали с вещами. После непродолжительных сборов скопом перекинули в соседнюю хату под номером 601. Аналогичная нашей – трехместка, но чуть более вытянутая за счет небольшого выступа внешней стены. 601-я – единственная на 99/1, а возможно, и на всех тюрьмах нашей необъятной Родины, оборудованная кондиционером: дешевенький «Самсунг» с ярким синим стикером «3 года гарантии» висел на левой стене над тумбой-буфетом возле окна. Помнится, в свое время гуляла шутка, что Ходор повесил у себя в хате кондиционер. Шутка оказалась реальностью. 601-я была та самая камера. Другими изысками в архитектуре и комфорте она не отличалась от остальных хат, хотя, наверное, по уровню оснащенности скрытым записывающим оборудованием могла дать фору профессиональной звукозаписывающей студии.

      Слава Шер сидел уже более полутора лет. Сначала на Бутырке, потом здесь. Он не унывал, держался, хотя это давалось ему нелегко. В пятьдесят два года – без родины, без причала. Из близких – только маленькая дочка, которую Слава воспитывал один. Мать ее он прогнал за то, что наркоманила. И надо же: Шер столкнулся с бывшей супругой в автозаке – услышал знакомый голос из стакана, куда отдельно от мужчин сажали женщин, бывших сотрудников и «особо изолированных». Ее дело по наркоте рассматривал соседний районный суд. Дикая, неожиданная встреча.

      «Я люблю все красивое и вкусное», – часто говаривал Слава. На воле он жил на широкую ногу, с верой в залимоненное завтра, поэтому особых накоплений на черный день не делал. Не в его характере: заначка – пораженчество,