– Я так и знала: ты идешь туда…
Он кивнул, и ее огромные темные глаза наполнились слезами.
– Не надо так, малышка, не плачь…
Анри почувствовал себя настоящим извергом, и не в силах видеть ее страдания, порывисто встал и вышел в прихожую, за сигаретами. Выудив из кармана пачку «Кэмела», он нервно закурил и рухнул в зеленое кресло, стоявшее напротив кушетки. Джин теперь уже рыдала, не пытаясь скрыть слез, но, вглядевшись в ее лицо, он не заметил ни малейшего намека на удивление.
– Я так и знала, так и знала, – всхлипывая, повторяла Джин.
– Я должен, малышка, пойми: должен..
Она хоть и кивнула, но легче от этого ей не стало. Прошло, как им показалось, несколько томительных часов, прежде чем она набралась мужества спросить:
– Когда?
Анри Робертс с трудом сдержал слезы: еще ни один ответ не давался ему с таким трудом.
– Через три дня.
Он видел, как она вздрогнула: ее душили слезы.
В последующие три дня нормальный ход их жизни нарушился. Джин отпросилась с работы, чтобы собрать его в дорогу, и доводила себя до исступления стиркой, штопкой, глажкой. Даже пирожков напекла, чтобы дать мужу с собой. Она трудилась не покладая рук с утра до самого вечера в надежде, что эти хлопоты облегчат им обоим тяжесть расставания, однако все было напрасно.
В субботу вечером муж потребовал наконец оставить все это: прекратить укладывать вещи, которые в армии не понадобятся, печь пирожки, которые он никогда не съест, и штопать носки, которые и вовсе не нужны, – обнял ее, и она залилась слезами.
– О боже! Анри, как я буду жить без тебя?
Когда он заглянул ей в глаза, внутри у него все оборвалось, но выбора не было: когда его страна воюет, мужчина должен выполнить свой долг. Хуже всего было другое: в те минуты, когда удавалось не думать о ее муках, им овладевало новое, еще не изведанное возбуждение. Он идет на войну, и другой такой возможности может никогда больше не представиться. Это было что-то вроде мистического ритуала, обряда посвящения в мужчины, и Анри чувствовал, что должен пройти через него.
Осознание этого пришло к нему в субботу вечером. Мучительно разрываясь между состраданием и патриотическим долгом, Анри почувствовал, что хочет поскорее покончить со всем этим и оказаться в поезде, который увезет его на запад. На Центральный сборный пункт надо было явиться к пяти часам утра.
Когда он вошел в спальню, чтобы переодеться в дорогу, Джин уже немного успокоилась и теперь показалась ему, несмотря на припухшие веки и покрасневшие глаза, смирившейся с неизбежным. Однажды она уже все потеряла. Анри – единственное, что у нее еще оставалось, и она согласилась бы скорее умереть, чем потерять и его, и вот теперь муж покидает ее.
– Ты сильная, ты справишься, правда, малышка?
Он сел на край кровати и в отчаянной надежде, что Джин успокоит его, хотя бы немного, посмотрел на нее. С грустной улыбкой она взяла