Мать Серёжка не то чтобы боится, скорее, боится за мать. Однажды навещал он мать в больнице (с чем она туда попала, Серёжка не знал) и наткнулся в коридоре на санитаров, выносивших длинное костлявое тело, накрытое белой простынёй. Тогда он впервые испытал чувство страха. Нет, о смерти применительно к маме Серёжа не думал, чаще думал о своей, пытаясь постичь детским сознанием суть смерти и неизбежность. Всё это, как правило, кончалось тем, что Серёжка сначала слегка распускал сопли, а потом сумбурно радовался предстоящей, ого ещё какой длинной жизни. Главное ощущение, которое он вынес из времени жизни без матери – холодно, неуютно, прибежишь из школы, а на столе пусто, и мама не грохочет у печки кастрюлями. Галка – это совсем не то: разве можно сравнить её обед с маминым? У него как-то получалось, что голод и любовь к матери были неразделимы.
Отец – совсем другое. Отец – это когда вдвоём с мотоциклом повозишься, гвозди в сарае позабиваешь (работник растёт, хозяин – любовался отец), двор в порядок приведёшь. Отец – это какая-нибудь работа, спешка, разговоры: а вот года через два – даст бог, живы будем, и на машину скопим – держи, Серёга, хвост пистолетом: тебе водить придётся, я-то стар буду. Верил Серёжка в старость отца, как в собственную молодость: для двенадцатилетнего пацана сорок лет – глубокая старость. Галю, которая была старше на три года, Серёжа оберегал, как младшую, ждал из школы, заискивающе заглядывал в глаза, если Галя сердилась и, что греха таить, шпионил за сестрой, если та дольше обычного задерживалась в школе или с каким-нибудь одноклассником у калитки. На Галю уже заглядывались ровесники и ребята постарше, что Серёжка считал чуть ли не личным оскорблением: это моя сестра, значит, только я имею право на неё. Родители считали такую ревность обычным детским эгоизмом, посмеивались и не придавали этому особого значения.
«Эй, Серый, – послышался из соседней комнаты голос сестры, – иди-ка сюда!». Серёжка бросился на зов. Галя стояла у письменного стола с растерянным лицом, перебирая бумажную стопку: письма, открытки, листочки с переписанными стихами. «Серёжка, ты не брал случайно, – Галя запнулась и покраснела, – здесь фотография была…» «Не, – удивлённо перекосив лицо и вытаращив глаза, промычал Серёжка. – Зачем она мне? Ещё бы я фотки твоих пацанов собирал!» «А, значит, ты знаешь, какая фотография пропала, знаешь?!» «Да ничего я не знаю, отстань!», – отбивался Серёжка. На пороге появилась мать: «Что за шум, что произошло?». Галя умоляюще скосила глаза на Серёжку: молчи, мол. «Да так, мы пошутили, мама», – это Галя, а Серёжка молчит. Не будет же он давать ход истории, которая логически должна закончиться тем, что Серёжка, в конце концов, вернёт сестре пропавшую фотографию, правда, уже с нарисованной бородой и выколотыми глазами. Нет уж, лучше молчать.
«Ужинать, ребята, руки мыть», – приглашает мама. Серёжка, обрадованный, что всё на сей раз сошло с рук, вприпрыжку