Но там мы можем быть и историками, и философами, и психологами, конечно, кроме всего прочего, кому же не хочется всего этого, да еще в одном труде заключенного. И увесистый том, к которому ты имеешь отношение, включает в себя целую жизнь, эпоху, а возможно и не одну, и ты почти бог, когда вершишь судьбы, свергаешь правительства, и споришь с сильными мира всего.
Кому такое может не понравиться, если вместе с известным героем можно сказать:
– Я там был, на балконе у П и стоял перед распятием.
Проза – это в какой-то мере тот самый эликсир бессмертия, который так упорно в разные времена искали, кто-то старался найти его в потомстве, кто-то в своих творениях.
Но поэзия – это совсем другое. В прозе есть иллюзия укрыться, есть надежда на то, что если не нравится читателю начало творения, то он может сжиться с ним к середине и полюбить его в финале. Потому что не один день писалось, и возможно, там, дальше, такое начнется, что нам и не снилось, потому и продираемся сквозь текст, и читаем.
А что же в стихах?
В коротеньком в две десятка строк тексте на белой странице, где есть только сам поэт с его мыслями, чувствами переживаниями. Там на первый взгляд его трудно отличить от тысяч графоманов, которые тоже рифмуют что-то и с чем-то, и уверены, что они пишут хорошие стихи, словно в этом все и дело.
И вот он уже затерялся в этой толпе, этой литературной тусовке, и может не явиться больше нам никогда, просто потому что чаще всего он затворник, он живет в параллельном мире и отвергает эстраду.
Складно написанные стихи, поэзия ли это?
Это просто стихи.
А если нет того особенного мироощущения, которое наверняка будет отвергнуто многими, если ты не видишь и не чувствуешь по- другому, можно сколько угодно писать стихов, они таковыми и останутся.
И когда сегодня мы с гордостью пишем в резюме, о том, что хорошо научились работать в команде, над какими-то проектами громкими и яркими, то поэт – это тот, кто напишет как раз обратное.
В прозе могут быть соавторы, и сколько угодно проектов, хотя это тоже вопрос спорный, у поэтов этого просто быть не может.
Если он не эгоист, не индивидуалист, не сумасшедший в той или иной степени, то он и не поэт вовсе. Не потому ли так страшно им быть?
Все три перечисленные выше качества, они неудобны для реальности и страшны для самого человека, который понимает, что жить ему придется все-таки в этом обществе. И лучше их скрыть, от них излечиться и стать обычным, обозвать себя графоманом.
Так многие и делают. И только тот, кто устал бояться, расправил крылья, послал подальше всех критиков и доброжелателей, только тот, кто может себе признаться в том, что он страшный эгоист, индивидуалист, сумасшедший, король и шут в одном лице, и плевать ему на морали и законы – он поэт.
У Роберта Рождественского были строки, которые могу переврать, но звучали они так:
Плевать