– А второй вариант? – спросила я.
– Оппозиционеры могли просто совершить акцию, нацеленную против власти, – ответил Андре, уклоняясь от еловой ветки. – И в том, и в другом случае за взрывами, скорее всего, стоят именно они. Вопрос только в их сиюминутной цели.
– А что, в Риннолии есть оппозиция? – с любопытством осведомилась я.
– Конечно. Оппозиция есть везде, – откликнулся Андре. – Кто-нибудь обязательно будет недоволен властью, и кто-нибудь из недовольных раньше или позже попытается качать права. Хотя особенно сильной или массовой я бы нашу оппозицию не назвал. Впрочем, я и раньше был не в курсе подробностей того, что творится в столице. А уж сейчас тем более. А что, – с интересом прищурился он, – ты ничего не помнишь про риннолийских подпольщиков?
– Нет, – ответила я. – А это тебя удивляет? Я ведь вообще многого не помню.
– Но многое и помнишь, – заметил Андре, и по его тону я поняла, что ему видится в этой избирательности нечто важное. – Насколько я успел обратить внимание, ты очень хорошо помнишь общеизвестные факты. Один раз даже чуть не обыграла меня в города.
– Один раз! – фыркнула я. – А сколько мы в них играли? Десятки?
– Не важно, – мотнул головой Андре. – У тебя действительно все отлично с памятью в массе вопросов. До тех пор, пока дело не касается лично тебя. И вот тут внезапно наступает провал. Поэтому тот факт, что ты ничего не помнишь о подпольщиках, наводит на определенные мысли.
– Хочешь сказать, что при жизни я сама была одной из них? – задумчиво проговорила я.
– Знать не могу, но такой вывод напрашивается сам собой. Ты сидела в тюрьме, на две трети заполненной политическими заключенными, на том этаже, куда никаких других заключенных не отправляют. Ты была ранена, хоть рана и зажила; я видел шрам и кровь у тебя на одежде.
Я промолчала в знак согласия. Рана действительно была. Я совершенно не помнила, как ее получила, но помнила боль в левом боку, существенно ниже сердца, которую испытывала тогда, когда еще способна была что-либо физически чувствовать. В свое время я позволила Андре осмотреть эту рану. Впрочем, не имея никаких подручных средств, он мало что мог бы сделать. Но в этом и не оказалось необходимости, поскольку рана к тому моменту почти зажила.
– И наконец, ты ничего не помнишь о риннолийской оппозиции, – завершил перечисление аргументов Андре. – Более того, насколько я могу судить, ты вообще мало что помнишь о здешней политике. Я ведь прав?
– Прав, – все так же задумчиво согласилась я.
То, что он говорил, звучало логично. Но вспомнить я ничего все равно не могла, как ни пыталась.
Мы замолчали, уступив звуковое пространство прячущимся среди ветвей птицам.
– Может, остановишься и наконец поешь? – предложила я.
– Думаешь, уже пора? – с сомнением протянул Андре, покосившись через