В моем ленинградском детстве было вообще какое-то очень питерское окружение – кругом живая история. Соседкой по нашей коммунальной квартире была Софья Антоновна Букис-Буковская, ровесница моей бабушки, но и в этом возрасте – потрясающая красавица. Ее мужа, капитана второго ранга, арестовали и расстреляли в Кронштадте в феврале 1917 года. Потом и ее посадили, но быстро выпустили, потому что посадили, как тогда часто бывало, ни за что. Она вернулась в свою же квартиру – к тому времени ее превратили в коммуналку, и Софье Антоновне досталась одна комната. Она была дворянка, окончила до революции Смольный институт благородных девиц. Я впитывал в себя эти рассказы о дореволюционной жизни, которой не знал, как губка, – так только в детстве бывает.
В семье моих родителей никаких сложных исторических, а тем более политических вопросов при мне не обсуждали. Хотя о многом, наверное, отец с мамой догадывались, а кое-что и знали. Но тогда при детях старались лишнего не говорить. Мои родители не были диссидентами, их судьба складывалась вполне обычно для большинства советских людей, которые во многое, о чем писали в газетах и говорили с высоких трибун, искренне верили, кое в чем сомневались, но не представляли себе, что страна может радикально измениться при их жизни.
По каким-то реакциям родителей я мог догадываться, что не все, происходящее в нашей стране или с ее участием, вызывает у них одобрение. Когда в 1968 году ввели войска в Чехословакию, мама с отцом отнеслись к этому однозначно. Помню, как они сидели у телевизора, и отец сказал: «Ну, идиоты! Что они делают? Зачем?» Со мной это не обсуждалось, но я и так все понял. Мне было шестнадцать, и мы с одноклассниками между собой обо всем этом, конечно, говорили.
Уже позже я узнал, что папины сестры, мои тетушки, которые всю жизнь прожили в Собинке, после пражских событий просто перестали друг с другом разговаривать. Одна из них, тетя Юля, была школьным завучем и вышла из партии по принципиальным соображениям, когда советские танки вошли в Прагу. С должности завуча ее, конечно, сняли, работала она потом до пенсии рядовым учителем математики. Но взглядов своих не поменяла, к коммунистам относилась без почтения и часто говорила: «Это все безродные коммуняки», хотя сама была совсем не дворянских кровей. А сестра ее, тетя Рая, была убежденной коммунисткой, секретарем парторганизации, делегатом съезда комсомола, во всем поддерживала партию и правительство. И тетя Юля, и тетя Рая умерли, когда я был уже председателем Счетной палаты. Интересно, что к моей политической карьере обе относились уважительно. Тетя Юля переживала, что меня когда-нибудь подставят, говорила: «Ты слишком откровенно языком болтаешь». Я обычно отвечал: «Не болтаю, а говорю то, что думаю. Как и ты». Тетя Рая тоже переживала,