Мальчик дал отцу посмеяться еще секунд тридцать, а потом отчетливо и твердо сказал:
– Ты сегодня не пошел в пекарню. Так?
Смех с бульканьем оборвался, будто вода, застоявшаяся в кухонной раковине, нашла себе выход. Кёрт с еще непросохшими глазами несколько раз кашлянул и затушил сигарету о покрытый ожогами стол.
– Ну не пошел. Какое твое собачье дело?
– Я тебе скажу какое, – ответил Коди. Он держался очень прямо, а глаза были похожи на выжженные дыры. – Мне надоело отдуваться за твое разгильдяйство. Осточертело вкалывать на бензозаправке и смотреть, как ты просираешь денежки…
– Думай, что говоришь! – Кёрт встал – в одной руке вешалка, другая сжата в кулак.
Коди дрогнул, но не отступил. Ярость сжигала его изнутри, надо было выговориться.
– Я тебя больше не прикрываю, слышишь! Я не стану звонить в твою затраханную пекарню и врать, будто ты приболел и не можешь выйти на работу! Они же знают, что ты пьянчуга! Всем известно, что ты и гроша ломаного не стоишь!
Кёрт взревел и кинулся на сына, но Коди оказался проворнее. Кулак пропахал пустоту.
– Давай-давай, стукни! – Коди, пятясь задом, выбрался за пределы досягаемости. – Давай, старая сволочь! Только попробуй!
Кёрт качнулся вперед, зацепился ногой за ногу, рухнул на стол и с яростным воплем скатился на пол. На него дождем посыпались игральные карты и пепел.
– Давай! Давай! – подзадоривал обезумевший Коди.
Он подбежал к окну и распахнул ставни. Комнату затопил палящий белый свет, открывший взору грязный ковер, растрескавшиеся стены, обшарпанную мебель из комиссионки. Свет упал на Локетта-старшего, который пытался встать посреди комнаты на нетвердые ноги. Заслонив глаза рукой, он пронзительно крикнул:
– Убирайся! Катись из моего дома, сука! – Отец швырнул в Коди вешалкой для галстуков. Она врезалась в стену и свалилась на пол.
Коди даже не взглянул на нее.
– Выкачусь, – сказал он, тяжело дыша, но уже спокойным голосом, глядя мутными глазами на Кёрта, который загораживал лицо от солнца. – Выкачусь, не волнуйся. Но тебя я больше не прикрываю. Потеряешь работу – сам виноват.
– Я мужчина! – заорал Кёрт. – Не смей со мной так разговаривать! Я мужчина!
Теперь настала очередь Коди смеяться – горьким смехом оскорбленного человека. То, что умерло у него внутри, стало давить еще сильнее.
– Попомни мои слова. – Он повернулся к двери, чтобы уйти.
– Парень! – рявкнул Кёрт, и Коди остановился. – Радуйся, что твоя мать отдала Богу душу. Потому что будь она жива, то возненавидела бы тебя не меньше моего.
Коди мигом очутился за дверью, которая захлопнулась у него за спиной, как капкан. Сбежав с крыльца к мотоциклу, парнишка вдохнул полной грудью, чтобы прояснилось в голове. На миг почудилось, что его мозг втиснули в крохотную коробочку – малейшее давление, и все взорвется.
– Соседи,