– Ты их убил! Ты! Не вешай на меня свои преступления! Ты – чудовище!
– Моя девочка! Посмотри мне в глаза. Как в зеркало и узри там самое жуткое чудовище – саму себя! Это ты! Ты! Каждый раз их убивала ты!
Навис над ней и схватил ее за измучанное и истерзанное горло, напоминая о том, как чуть не задушил, вселяя панический ужас, заставляя вспомнить всю ту боль, что причинил ей…лишая себя и ее разума.
– Ты вкладывала в мои руки нож…как я сейчас в твои, и ты отдавала команду «фас». Ты провоцировала меня, заставляла ревновать, искать тебя, наказывать тех, кто смел тебя тронуть! Ты знала, что их ждет расплата и все равно продолжала их убивать! Ты убийца! Как бы тебе не хотелось это отрицать!
– Нет! Нееет! – закричала пытаясь вырваться. – Я не хотела! Я не желала никому смерти!
– Да! И сейчас тоже выберешь ты…или пойдешь со мной или…
Я не успел договорить, потому что она вогнала лезвие где-то там внизу, сбоку от моей правой руки. Вогнала и замерла, глядя мне в глаза, чувствуя, как по ее щекам текут слезы. Я медленно опускаю голову и хватаюсь рукой за бок, потом смотрю на свою окровавленную ладонь и снова поднимаю глаза.
– Молодец…, – очень хрипло, глядя на меня плывущим взглядом, чуть пошатываясь и зажимая свой бок ладонью, – а теперь БЕГИ!
Отшатнулся от меня, сползая на землю, а я от него и бросив нож в сторону
– Беги! Давай! Бегииии!
И побежала в сторону леса. Услышав где-то позади себя топот ног, голоса и мое истошное:
– НЕ СТРЕЛЯТЬ! Пусть уходит!»
Простить…нет, он не простил ни ее, ни себя. Нет в этом аду прощения, нет для этого ада никакого названия. Не любовь это, и не страсть, и даже не похоть. Это нечто очень темное, страшное и живучее, как тварь из преисподней. У него жена умирает в реанимации…у него сын погиб еще в ее утробе…а он, он тоскует до отчаянной боли по убийце, тоскует так неистово, что кажется, сойдет с ума, тоскует до изнеможения и готов…да, он готов приползти на коленях, чтобы вернуть ее обратно.
Ему звонят из реанимации, где борется за жизнь его жена, а он каждые пять минут названивает в другую больницу…где лежит она. Искалеченная им, вывернутая наизнанку. Она вся в синяках, а он рыдает, когда вспоминает, как ремень со свистом опускался на нежную кожу. И вздрагивает так, будто он вспорол ему тело. Он тогда сделал нечто ненормальное. Нечто чудовищное, больное для понимания человеческого мозга. Он избил самого себя. Разделся наголо, встал на колени, обнажил ремень и пряжкой по спине. Со всей дури. Так, чтоб до мяса, так, чтоб от боли искры из глаз сыпались, и с каждым ударом о ней… с каждым ударом размахнуться еще сильнее, чтобы наказать себя за нее. А потом валяться в собственной крови и чувствовать, как руки Райского отдирают его от пола. Чувствовать, как накладывают швы на лопнувшую кожу. И ни одна живая душа об этом не знает, кроме преданного друга. А у него конференции, у него поездки. И каждый шаг мешает дышать… а он дышит, он не