В начале лета, собравшись уехать на некоторое время в Калифорнию, мама решила устроить семейную встречу. На ней-то тетя Эми и спросила, не хочу ли я те недели, что должна была проводить в маминой квартире, жить у нее. Яснее ясного, что они договорились об этом заранее. Мы сидели все вместе – мама, папа, тетя Эми и я – в доме, где мы с Мэй выросли, на потертом и продавленном за все эти годы диване. Тетя повернулась ко мне и спросила:
– Как ты смотришь на это, Лорел? – В ее голосе слышалась надежда.
На лице папы была написана неуверенность, но я знала: откажи я тете Эми сейчас, и она примется говорить о том, что родители позволили Мэй пойти по пути греха и что мне нужно обратиться к Богу.
– Не знаю, – пожала я плечами.
Тогда тетя заметила, что если у нее каждую вторую неделю я буду жить, то смогу ходить в старшую школу в ее районе. Я еще не задумывалась о том, что лето закончится, и осенью надо будет идти в школу, но мне понравилась мысль, что я пойду не в ту школу, где училась Мэй. Поэтому я согласилась.
Теперь тетя Эми почти ничего не позволяет мне делать: гулять, встречаться с кем-нибудь, говорить с парнями. Единственное, что мне разрешено – ходить на «совместные учебные занятия», которыми я прикрываюсь, чтобы увидеться с Натали и Ханной.
Сегодня вечером мы с тетей ужинали в семейном кафе Furr’s; она водила нас с Мэй туда, когда мы были детьми. Я, как всегда, заказала солсбери стейк, пюре без подливки и красное желе.
Тетя заставляет меня перед ужином молиться, даже если я смотрю телевизор и ем сэндвичи с салатом и майонезом, даже несмотря на то, что мы с папой дома никогда этого не делаем. Теперь мы молимся о Мэй.
После молитвы тетя Эми спрашивает, впустила ли я в свое сердце Иисуса Христа и буду ли я спасена. Я всегда отвечаю «да», чтобы поскорее покончить со всем этим и чтобы не расстраивать ее. Мэй обычно говорила ей «нет» и спрашивала:
– А как же дети? Что, если умирает новорожденный ребенок? У него же не было времени уверовать в Иисуса Христа? Такие дети, что, все равно попадут в ад? Или как насчет взрослых людей, добрых и хороших в душе, но необразованных и ничего не знающих