Нам здесь жить. Елена Костюченко

обхода тонущую в ноябрьской ледяной реке девушку»: «Я опомниться не успел – а уже бегу под мост и на ходу одежду с себя сдираю. Этот мудак орет вслед что-то. А я с разбегу – в воду. <…> Нырял, глаза холод обжигает, почти ничего не видно. Нашел ее все-таки. Она уже не дышала. Выволок за волосы. <…> Говорят, что выжила, но я не знаю – она ко мне не зашла ни разу в палату, стеснялась, наверное. А мне объявили строгач – за то, что кобуру на землю бросил и не слушался приказов старшего по званию. Премию сняли». В то же время функции свалившего государства берут на себя те, кому это оказывается под силу, – и речь не идет об умилительной общинной поддержке. Так, Цапки создают одновременно непроницаемый и полностью интегрированный с государственными структурами жуткий три-бальный мир станицы Кущевка (очерк «Нам здесь жить»), где выращивают себе «поросль», заботясь о сиротах из детдомов: «…Себя ребята называют бригадой, друг друга – братьями. О стрелке татар и цапков на стадионе вспоминают как о Брусиловском прорыве. Вспоминают с чужих слов – им тогда было по шесть, они не могли в ней участвовать. Но очень бы хотели. Нужно понимать, что всю сознательную жизнь этих ребят в станице правили цапки. И они просто не знают другой жизни. Собираться в бригады для них – абсолютно нормальный вариант «продвижения».

      Это мир, в котором законы, государственные и этические, не только «не существуют», – они элементарно не применимы, поскольку не соотносятся с реальностью, и люди, в свою очередь, отказываются от государства с его условной законностью и его воображаемой структурностью как за ненадобностью, – то есть, в свою очередь, they bail on the state, «сваливают» из рамок социального договора. Для общинного мышления «быть порядочным» означает «жить по порядкам» (пресловутое «по понятиям»), а не по существующим на некотором недосягаемом уровне государственным законам. Гаишник Юра («Гаишник пьет только по выходным») рассказывает, как ходил к священнику, жаловался на тяжелую низкооплачиваемую работу и спрашивал, грех ли брать с людей деньги. Батюшка поинтересовался, сами ли люди предлагают деньги – или Юра их заставляет. «Я говорю: «Когда как». А он: «Вот если первый случай, тогда не грех, а если второй – тогда грех». Это, собственно, и есть порядочная жизнь, жизнь «по порядкам», и все ее участники – от гаишника до батюшки и, судя по продолжению очерка, до водителя автомашины, – понимают, что в bailed state возможна только такая жизнь. Терзания и сомнения, как у гаишника Юры, связаны с абстрактным знанием о существовании идущего в разрез с «порядками» закона, – но другой участник той же общинной жизни освобождает его от этих сомнений, поскольку и сам живет в bailed state.

      Тем временем полнота возникающей от прочтения сборника картинки, – та самая полнота, которая позволяет читателю воспринимать происходящее с героями очерков не как агитку, но как масштабное документальное кино о нынешних отношениях государства и общества, – достигается именно за счет способности Костюченко постоянно