Сглотнув сухость во рту, я подошла вместе с Коулом поближе.
Ребенок в теле взрослого мужчины – таким стал Гидеон в тот день, когда Морган вернула его с того света, и таким он оставался до сих пор. Мускулистый и широкий в плечах, крупнее Коула в полтора раза, с изящными чертами лица, тонкими губами и россыпью обворожительных веснушек… Но с абсолютно неживыми глазами. Глядя на Гидеона теперь, было сложно не думать о том, чего стоит такая жизнь. Не человек, а растение: ест пищу, но не чувствует вкус; перебирает мелки, рисует, но красоты не видит; смотрит на тебя и не узнает. Невзирая на все наши надежды, что в Берлингтоне ему станет лучше, что просто требуется время, Гидеон так и не оправился. У Коула ушел месяц на то, чтобы признать, что его брат не в порядке, и еще месяц на то, чтобы смириться с этим.
Хотя едва ли это можно было назвать смирением.
– Я привез тебе новый альбом, – улыбнулся Коул, протягивая Гидеону самую толстую папку из своей стопки, в которой, видимо, были не только документы для лечебницы. – И краски… И гуашь… Ну, если захочется разнообразия.
Но Гидеону не хотелось. Мельком взглянув на разложенные Коулом коробки, вытащенные из бумажного пакета, он проигнорировал их, взявшись за свои старые источенные мелки. Его альбом пестрел изображениями лошадей – грациозных и мощных, гнедых и вороных, скачущих через кавалетти[2] и пасущихся на лугу. Среди них затесались норки, оцелоты, еноты и бурые медведи. Кажется, мне даже удалось разглядеть рыжего кота на внутренней стороне обложки, когда Гидеон, листая альбом, присматривал свободное местечко для очередного шедевра. Он хранил молчание с того самого дня, как ожил, и ничего не помогало: ни заклинания, ни эликсиры, ни повторное воздействие Морган, рассыпающейся в извинениях и суетливо пытающейся все исправить. Склеить по кусочкам рассудок, разбитый вдребезги самой смертью, оказалось сложнее, чем цветочную вазу, опрокинутую с комода Баксом. Смерть разбила даже иммунитет Гидеона к магии: недавно практическим путем мы выяснили, что теперь мое колдовство способно действовать на него, урожденного охотника на ведьм. Значило ли это, что Гидеон давно и не Гидеон вовсе?..
Коул пододвинул стул и устроился напротив брата, пока я ютилась за его спиной, борясь с чувством неловкости. Нет, не так… Это было чувство отвратительного бессилия.
– Вчера мне звонил доктор Айзек. Сказал, что готов попробовать новую терапию… – начал Коул, перегнувшись к брату через стол.
Что-то подсказывало мне, что Коул бывает в лечебнице чаще, чем говорит мне, но выяснять, так ли это, я не решилась. Отодвинувшись к подоконнику, я постаралась замаскироваться под фикус в горшке и оставить двух братьев наедине друг с другом. Болтовня Коула доносилась до меня обрывками: пересказ будничной рутины; обещания Гидеону забрать его домой на рождественские каникулы; рассуждения о новых лекарствах и смешные истории о том, как Бакс, гоняя Штруделя по всему дому, сиганул за ним с лестницы, свернул шею и умер.