Иван Тургенев и евреи. Марк Уральский

преступлением и примирением, связь, которая обнаруживается в любви, их лишенная любви сущность должна восставать <…>. Они доверили всю гармонию сущности, всю любовь, весь разум и всю жизнь чужеродному объекту, они оказались в стороне от всех гениев, в лоне которых объединяются люди; они поместили природу в чуждые руки; их удерживают оковы, законы, данные им более могущественными». Разделенный народ, связанный, если угодно, но связанный извне. Подобными идеями, кажется, завершается и следующий отрывок: «Перед самой любовью, которую он только что сделал своим Богом, отделенный от нее человек будет испытывать страх, и этот страх идет от его нечистой совести, от его осознания своего отделения». По мере того как разделение будет усиливаться, боги будут обособляться от людей, будут требовать больше жертв, больше страхов до тех пор, пока союз можно будет заключать только актом силы.

      Еврейский народ – это народ, для которого человек не существует. Кроме того, и это естественное следствие всех этих рассуждений, евреи несчастны; их Бог – это Бог нужды. Они желают убежать от реальности, они ждут Мессию, Мессию, который является чужаком, или же они ограничивают свою активность в бездушном культе и в фарисейской религии. Но нужда, говорит Гегель, это состояние разорванной души <…>. Таким образом, «евреи желали чего-то иного, чем то, что было им представлено, но они слишком хорошо чувствовали себя в славе своего рабства, чтобы найти то, что они искали в том, что им открыл Иисус».

      Религия Моисея – это религия, порожденная несчастьем и созданная для несчастья. «Бог слишком суров», – говорит Гегель. «Религия несчастья, так как в счастье присутствует разделение. Здесь мы чувствуем себя как объект, и мы должны укрыться в том, что нас определяет». И на самом деле, может ли быть несчастья больше, чем у этого народа, так гордящегося им, народа, покоренного римлянами и разорванного своими разделениями на различные секты, недовольного своим состоянием и тем не менее не стремящегося к большей чистоте, лихорадочно и попусту возбужденного? «Великая трагедия еврейского народа, каким, кажется, является окончательное суждение Гегеля, ни в коей мере не является греческой трагедией; она не может пробудить страх или жалость, так как эти два чувства рождаются от роковой ошибки прекрасного существа; эта трагедия может вызвать лишь ужас», несмотря не безграничность своей печали [ВАЛЬ].

      Впоследствии, однако,

      руководствуясь принципом историзма, Гегель стал более позитивно оценивать место и значение еврейства в цивилизации. Он пришел к выводу, что в отличие от народов Востока, одухотворявших природу как первооснову, евреи очистили духовное начало от природного и тем самым стали пионерами монотеизма.

      Исторической заслугой евреев философ считал также шаг к созданию истинной морали:

      В иудейской религии Бог сам высказал, что есть добро, когда он дал Моисею законы, и тем самым люди узнали их.

      Из духовности еврейства вытекало, что чувственность и безнравственность