На лугу показался Газинур. Запотевшая белая рубашка прилипла к телу, новенькие брюки вываляны в конской шерсти, на ботинках толстый слой пыли.
Стоило Ханафи взглянуть на него, чтобы окончательно убедиться, что высказанное им утром предположение было правильно. Лицо председателя побагровело.
– Ты что же это, пучеглазый, бросаешь коней, а сам по девчатам шляешься?
– Моя вина, Ханафи-абы, – честно сознался Газинур, не пряча глаз под гневным взглядом председателя.
Прямой ответ несколько охладил Ханафи, но он продолжал по-прежнему сердито:
– Воображаешь, что повинную голову и меч не сечёт, и давай скорей признавать свою вину? Нет, так просто ты не отделаешься. Мы ещё поговорим с тобой. А сейчас садись, поедешь с нами.
Наказав Салиму и Газзану отвести больных лошадей в лазарет, Ханафи вскочил в тарантас. Чаптар понёс с места галопом.
Ханафи с дедом Галяком вылезли из тарантаса у новых амбаров, а Газинур поехал дальше, за Григорием Ивановичем, который слыл самым опытным, самым знающим ветеринарным фельдшером в районе.
– Смотри, не задерживайся, – предупредил его председатель. – Пулей лети! Заберёшь Григория Ивановича – и, не заезжая в правление, прямо в лазарет! Вечером ко мне зайдёшь…
Яростно погоняя Чаптара, Газинур весь отдался невесёлым размышлениям. В тридцать втором году лошади так же вот заболели какой-то странной, неизвестной болезнью. А позднее выяснилось, что это дело рук пробравшихся в колхоз кулаков. Много хороших коней пало тогда. Тех кулаков давно уже нет в колхозе. А всё ж таки как знать?.. Нельзя же сказать, что борьба в деревне кончилась. Ведь вывез же кто-то осенью прошлого года пшеницу из колхозного амбара, а до того, в горячую пору весеннего сева, неизвестные люди привели в негодность сеялки.
Руки Газинура сжались в кулаки. Правду говорят старые люди: если волк не делает своего волчьего дела, у него нутро ржавеет. И, подумав, что, быть может невольно, оказался пособником врага, парень застонал, словно от удара.
Вчера бригадир Габдулла послал освободившегося от распиловки Газинура на ночь в поле – караулить лошадей вместо заболевшего Морты Курицы. «Побудешь до рассвета и вернёшься», – сказал он. В другое время Газинур в точности исполнил бы приказание. Но ведь только накануне приехала из города Миннури, а он так стосковался по ней. И… договорившись с Газзаном и Гапсаттаром, Газинур вернулся в деревню.
– Иди, иди, – ещё подбодрил его Гапсаттар. – Кто из нас молодым к девчатам не бегал!
– Я недолго, скоро вернусь, – пообещал Газинур.
Но когда Газинур прощался с Миннури, уже светало. Он заторопился и ускакал в поле, не переодевшись. И вот…
Досадуя на себя, Газинур, сам того не замечая, всё сильнее гнал коня.
Дом Григория Ивановича находился в середине села. Когда Газинур остановил лошадь перед резными, в старом русском стиле, воротами, к нему вышел сухонький старичок в очках. Это и был Григорий Иванович. Газинур, в волнении глотая слова,