Друзья Гаязова думали, что, оставшись с трёхлетним ребёнком, он не сможет долго прожить вдовцом. Забудется немного горе, и он приведёт в дом новую хозяйку. Но время шло. Наиле, оставшейся после матери трёхлетней, пошёл шестой год, а Гаязов всё не женился.
Ребёнок, не понимавший, что мать ушла навсегда, часто спрашивал:
– Папочка, когда же вернётся мама?
В такие раздирающие душу минуты Гаязов крепко прижимал к себе дочь: «Вернётся, доченька, вернётся», – но и сам не знал, появится ли когда в их доме «мама».
И думал при этом о Надежде Николаевне. А она то обнадёживала, то вновь отдалялась, избегала его. Зариф разумом понимал, что ей трудно забыть своего Харраса, а может быть, она даже втайне надеется на его возвращение, ведь он не погиб, а пропал без вести. Но сердце не рассуждало, оно терзалось одиночеством. Когда Зариф узнал, что скоро в Казань вернётся Ильшат (в молодости она была влюблена в Гаязова), это чувство одиночества стало ещё мучительнее. Да, Ильшат с полным правом может сказать: «Зачем ты так сделал, гордец, всё равно не нашёл счастья».
Когда вошёл Матвей Яковлевич, Гаязов уже опять разговаривал с кем-то по телефону, одной рукой перелистывая книгу. Услышав осторожное покашливание, он обернулся. В дверях первой комнаты стоял сосед со спящей девочкой на руках.
– Вот… уснула ведь Наиля, – проговорил Матвей Яковлевич, как бы извиняясь.
– И когда девчурка успела убежать к вам? – искренне удивился Гаязов.
Усы Матвея Яковлевича дрогнули. Ещё спрашивает «когда»! Наиля, прежде чем уснуть, не меньше двух часов резвилась, щебетала у них.
Тёща хворала, и Гаязову пришлось самому укладывать ребёнка в кроватку. Освободившись, он взял Матвея Яковлевича под руку и повёл к себе в кабинет. Они любили, когда у Гаязова случалась свободная минута, посидеть, потолковать.
– Надоедает, верно, вам моя Наиля, Матвей Яковлич, – сказал Гаязов, подводя старика к дивану. – Ума не приложу, что и делать. Вернусь с работы, только займусь ею, а тут либо телефон проклятый зазвонит, либо книгой увлечёшься, а то газеты просматриваешь, журнал… Ну и забудешься. Она, бедная, сядет, притихнет возле тебя, как мышка, а потом уныло так и протянет: «Папочка, мне скучно». Вот, честное слово, так прямо и говорит: «Папочка, мне скучно». Я вообще-то на нервы не жалуюсь, но в такие минуты чуть с ума не схожу… вся душа переворачивается. – Гаязов, сжав обеими руками голову, посидел немного молча и тихо добавил: – Не чадолюбив я, что ли…
– Не потому, Зариф Фатыхович, а просто мужчина есть мужчина, – мягко и осторожно начал Матвей Яковлевич. – Нет в мужчинах той нежности, что в женщинах. Почему дитя всегда больше тянется к матери? Потому что у матери душа нежнее, она лучше понимает ребёнка.
– Возможно, что и так, – вздохнул Гаязов. Он понял намёк Матвея Яковлевича. Чуткий старик, чтобы не бередить раны, никогда не говорил прямо, что выход тут один – женитьба. Но при каждом удобном случае намекал на это.
– Трудное