Тут же Дунин поругал себя за тайную надежду, покачал головой, приосанился и позвонил. Дверь открыла Валентина Евсеевна. Придерживая рукою халатик, она воскликнула:
– Заходите, Илья Николаевич! А вам, видите ли, письмо! Она была приветлива с ним и ввиду его основательности считала Дунина человеком своего поколения.
– А что, разве Лели нет дома? – искренне огорчившись, спросил Дунин.
– Вы ж ее знаете! Приспичило куда-то поехать.
«Милый, – читал Дунин, – не сердись, мне понадобился сегодняшний день. Буду у тебя в шесть часов и всё объясню. А ты не забудь пообедать. Твоя Леля».
Он пожал плечами, улыбнулся Лелиной маме и надел берет.
– Может быть, останетесь позавтракать? – воскликнула Валентина Евсеевна. – У меня свежие яйца и рулет!
Но Дунин торопливо раскланялся. Он знал, что теперь нужно использовать каждый час. Он дошел до стоянки такси, плюхнулся на заднее сиденье и помчался домой. Расстегнувшись в лифте, Дунин в сильном волнении отпер дверь, бросил в прихожей пальто и поспешно скрылся в комнате.
В это время его знакомая, Леля, летела в комфортабельном самолете «ИЛ-18». Как только он пробил облака, и возникло ослепительное синее небо, Леля забеспокоилась и пожалела, что летит, а не проводит выходной день где-нибудь на земле, рядом с Дуниным. Но облака кончились, внизу обозначились леса, озера, а потом пошли холмы с опрятными белыми залысинами на склонах, напомнившими ей голову Дунина. И Леле стало спокойно, как в панорамном кино. «Всё должно иметь своё завершение», – подумала Леля.
Вскоре она увидела очертание береговой линии Белого моря. В иллюминатор било очень яркое солнце, он напоминало ей о путевках на юг, на море противоположного цвета, которые уже приобрел Дунин, и, чтобы забыть о них, она задвинула штору.
Дунин же в эти минуты насвистывал у себя в комнате и, пританцовывая, прохаживался возле кульмана. Он не отводил глаз от ватманского листа, так что иногда он смотрел на него слева, а иногда справа. То и дело на листе появлялись новые линии – прямые, кривые, а иногда ломаные. Он видел, что одни линии получаются лучше, другие похуже, но он понимал, что так всё и должно быть. Однажды он заложил карандаш за ухо, сбегал на кухню и налил себе в чистый стакан остывшего кофе. Тут же он вспомнил, что эту его манеру пить кофе из стакана Леля не одобряет. Так, же, как и привычку класть карандаш за ухо. «Мало ли что», – раздраженно подумал Дунин. Но это было моментальной мыслью, подобно вспышке блица, и в следующее мгновение, обрушив на лист ватмана новую серию линий, Дунин уже думал только о них.
«Странно, – думал он, – когда же они пересекутся? Для этой пары это не так уж существенно, но этим двум пора бы уже пересечься». И, смяв рукой