– Ну вот какие у нас дела, Андреич… – Председатель от души вздохнул. – Работенка есть.
– А то б звонил… Говори. Не тяни за душу.
– Тут дело такое… Из Москвы генерала к нам везут. Звонили мне только что из горисполкома. – Дякин осекся и тяжело запыхтел. – Ты чего молчишь? Устраивать будем охоту, Андреич. Да такую, чтоб…
– Чтоб дым столбом.
– Ты вот что, слушай лучше! Слова не дашь сказать… – Председатель повысил тон. – Андреич, я о чем подумал…
– Да кто такой? – спросил Звеногов. – Ты чего так разволновался?
– Да генерал, говорю! Шишка. Не то что, понимаешь, наши. Таких клиентов, Андреич, раз в десять лет и то – ищи-свищи.
– Крякву, небось, палить, как прошлой осенью.
– Какую крякву! Что ты за человек такой? – Задыхаясь от нетерпения, председатель продолжал уже на радостных нотках: – Охо-отник! Да говорят, редчайший! А что? Не может быть? Хоть и генерал… Так что смотри мне! Подбери местечко. Горисполкомовские тоже пойдут. Да и военные из части. Полковник их, ну этот, Поликарпыч брюхатый, он всем и заправляет. Не подведи, слышь? А то ведь житья потом не дадут. Поувольняют к чертовой матери. До пенсии не дадут доработать…
– За нас не переживай, – успокоил Звеногов. – На когда намечают, говоришь?
– После-после завтра. С утра пораньше и пойдем.
– В эту среду, что ли? Да что за пожар?!
– Пожар – не пожар, а в среду, – подтвердил председатель. – Ты меня понял? Прилетают послезавтра. Ну а там… Куда поведем, Андреич? В балку?
– А куда же еще? Да рядом, по пашне можно пройтись.
– Разрешение я тебе даю, соображаешь? Бейте, но так чтобы, чин – чином, без позора…
Дякин бросил трубку. И был таков.
Стараясь пересилить раздражение, но едва ли отдавая себе в этом отчет, Звеногов глазел в окно на свой выгоревший огород. И так просидел в раздумьях некоторое время. Беспричинное, смутное и, пожалуй, уже возрастное раздражение не находило себе выхода. Что-то снедало его изнутри, разливаясь в душе отравой. И это происходило каждый раз, когда ему предстояло организовывать выезд для начальства. О начальстве пришлом, заезжем и говорить не приходилось. Какое право и кем, собственно, дарованное имело на местную дичь, выпестованную ценой таких усилий, чужое мужичье, чаще всего чванливое, сытое и неблагодарное?
К чувству досады и к боли за общее, но кровное добро примешивалось еще что-то личное, нераспутанное на сердце. Сам с собой Звеногов не артачился, привык расставлять все точки над «i». Раз противно, не служи, говорил он себе. Какого лешего терзать себя, поганить душу? Зачем портить себе кровь, зачем терпеть и маяться годами? Ведь никто не гнал его на эту работу из-под палки. Но в том-то и дело, в том-то и беда, что, стоило ему возглавить очередную охоту, как он увлекался, в какой-то момент снимал ружье с плеча, оно само ложилось в руки, и участвовал в загонах наравне со всеми охотниками. Ну какая, спрашивается, разница, кто съехался: окрестный сброд или